о прекрасном вкусе хозяина. В этом доме я мог принимать гостей, советских руководителей, зарубежных дипломатов и других важных персон. О назначении личных встреч не могло быть и речи, русские неофициальные лица могли попасть под подозрение в шпионаже, если им случалось общаться с иностранцами. В Москве жили мои русские кузины, но я избегал каких–либо контактов с ними.
Пока я жил в Москве, у меня был массажист по фамилии Линдстрём. Будучи шведом по происхождению, он прожил в России уже сорок лет, был женат на русской, его дети были русскими и не знали ни одного слова по–шведски. Когда–то у него были клиенты из благородного общества, несколько представителей царского рода. Теперь Линдстрём жил в своём именьице под Москвой, куда к нему, «доктору Ивану Петровичу Линдстрёму», часто приходили местные крестьяне, когда им нездоровилось. «Я даю им лекарство, капли в маленьких бутылочках и приказываю строго выполнять мои предписания: пить ни на каплю больше, ни на каплю меньше, чем сказано. Обычно им становится лучше, обо мне идёт добрая молва, ведь я не беру с них денег. Я даю им чистую воду, но, понимаете ли, господин Ашберг, вера делает своё дело», — говорил с довольной улыбкой Линдстрём.
Шведская торговля с Советским Союзом продолжала развиваться и приобретать вес, неопределённое положение торговой делегации[756] не удовлетворяло ни одну из сторон. Произошла реорганизация делегации, её руководителем стал бывший советник шведского посольства в Петрограде Карл фон Хейденстам[757]. Во время революции он оставил свой пост и перешёл в «Шведский торговый банк», где исполняющим обязанности директора банка был его друг Карл Фриск[758]. Теперь он решил, что принесёт больше пользы на посту представителя Швеции в Советском Союзе, особенно потому, что никто более не сомневался в скором возобновлении официальных отношений между странами.
Русский вопрос решался следующим образом. В Каннах в то время проводилась конференция Антанты, на которой обсуждались меры по восстановлению экономики в опустошенных войной странах. Основной темой был Советский Союз. Все пришли к единому мнению, что главным условием для возобновления нормальных экономических связей будет признание Советским Союзом старых долгов и обязательств. При этом исключалось любое вмешательство во внутренние дела страны.
Затем была открыта конференция в Генуе. Это была международная встреча дипломатов, на которую впервые были приглашены представители советского правительства. Чичерин заявил о готовности признать долги, сделанные до и во время войны. Тем самым он снимал напряжение, вызванное ранее декретом о задолженности России. Советский Союз брал на себя обязательство возместить убытки за конфискацию имущества либо возвратить его владельцу. При этом было выдвинуто главное условие — немедленное признание советского правительства и предоставление кредитов. В заключение Чичерин потребовал возмещения убытков, которые понёс Советский Союз в результате блокады, интервенции и Гражданской войны.
Англия и Италия были склонны к обсуждению предложенного русскими. Франция и Бельгия ответили отказом. Ллойд Джордж пытался путём сепаратных переговоров с советским представителем добиться монополии на экспорт русской нефти для «Ройал Датч Шелл компани». Но сведения об этом просочились в печать, и американская газета «Обозреватель», предостерегая конференцию, заявила, что Соединённые Штаты привержены политике «открытых дверей» также и относительно вопроса об использовании русской нефти. Отсутствие единства среди союзников очень осложнило переговоры. Но главным результатом конференции неожиданно стало заключение сепаратного соглашения, которого сумели добиться немцы во время встреч с Чичериным в местечке Рапалло неподалёку от Генуи. Генуэзская конференция таким образом потерпела фиаско. Это происходило в 1922 г.
По соглашению, подписанному в Рапалло, отменялись взаимные претензии сторон на выплату компенсаций за убытки. Германия отказывалась от выплаты компенсаций за убытки своим гражданам с условием не выплачивать компенсаций за убытки и гражданам других стран. Восстанавливались дипломатические и консульские связи между обеими странами, немецкое правительство заявило о своей готовности сделать всё возможное для выполнения частными фирмами обязательств перед Советским Союзом. Министр иностранных дел Вальтер Ратснау, подписавший соглашение в Рапалло, через три недели после этого был убит немецкими реакционерами. Через несколько месяцев союзники возобновили переговоры в Гааге, но, несмотря на их увеличившуюся уступчивость и желание договориться, конференция вновь ни к чему не привела.
Во время Гаагской конференции[759] я несколько раз встречался с Литвиновым. Вернувшись в Стокгольм, я сказал Брантингу, который в то время был премьер–министром и министром иностранных дел Швеции, что наступил удобный момент для назначения в Москву представителя в ранге министра. Ранг и титул министра получил в Москве Хайденстам.
В соответствии с соглашением, подписанным в Рапалло, немецкое правительство направило графа Брокдорфа–Рантцау[760] своим послом в Советский Союз. Граф был в своё время министром иностранных дел Германии. На Версальской конференции он отказался скреплять своей подписью условия для заключения мира, предложенные союзниками. Немцы поступали очень разумно, посылая своего выдающегося дипломата в Москву, которая стала главным пунктом их интересов, так как отношения между странами стремительно развивались.
Я часто встречался с Брокдорфом–Рантцау, этим обольстителем и весельчаком. Он был коллекционером, и частенько при приобретении какого–нибудь предмета искусства наши интересы сталкивались. Граф поздно вставал и работал обычно по ночам, как и Чичерин. Однажды я обратился к нему с просьбой помочь мне получить разрешение на вывоз из моего погребка в Берлине спиртного, оно было мне необходимо для представительских целей, а в магазинах его не было. «Помогу с удовольствием, — сказал граф, — но много нельзя». «А сколько бутылок можно?» — спросил я, мечтая получать хотя бы четыре литра в месяц. «Ну, скажем, 500 бутылок», — услышал я в ответ. Граф считал, что это немного.
Однажды на обеде в честь народного комиссара просвещения Луначарского я пригласил на ленч несколько дипломатов и иностранных корреспондентов. Среди приглашённых были Брокдорф–Рантцау, посол Италии маркиз Патерно, финский министр Хакцелл, министр Хайденстам и другие дипломаты, я теперь не всех помню. Ленч был назначен на час дня. В два часа Луначарского всё ещё не было, мы решили больше его не ждать и сели за стол. В пять часов появился бодрый, в прекрасном расположении духа Луначарский и, как ни в чём не бывало, с довольным видом, уселся на почётное место. Ел он с завидным аппетитом. Опоздание Луначарского никому не испортило настроения, он был очень остроумным человеком, с большим чувством юмора, поэтому гости, прибывшие на ленч к часу дня, стали расходиться только вечером после девяти часов.
Пунктуальность не является характерной чертой русских. Однажды я пожаловался Шейнману, что непунктуальность русских наносит вред деловым отношениям. Он рассердился и сказал: «Так, это дело мы