Читать интересную книгу Пути в незнаемое. Сборник двадцатый - Юрий Алексеев

Мандельштам писал в статье «Слово и культура»: «Синтетический поэт современности представляется мне не Верхарном, а каким-то Верденом культуры. Для него вся сложность старого мира — та же пушкинская цевница. В нем поют идеи, научные системы, государственные теории так же точно, как в его предшественниках пели соловьи и розы». Это относится и ко многим (хотя не всем) вещам Хлебникова. Трудность их истолкования кроме всего прочего связана и с тем, что он нигде не указывает прямо, когда он от изложения мыслей, представляющихся ему существенными, переходит к игре вокруг способа их изложения. Иногда это совершается мгновенно и поражает читателя, в других случаях переход осуществляется постепенно.

К высказываниям, касающимся мнимых чисел, принадлежит заключительное утверждение, которым кончается поэтический диалог «Сестры-молнии»:

А я — веселый корень из нет-единицы.

В позднем стихотворном наброске говорится более развернуто и менее весело:

                              …я,Мой отвлеченный строгий рассудокЕсть корень из нет-единицы.

Описания «я» через математические операции над единицей постоянно занимали поэта. В записях лета 1920 г. Хлебников применяет комплексные числа для описания соотношений между гласными (используя при этом выводы, полученные Л. В. Щербой в его экспериментально-фонетической работе) и согласными. Свои выкладки и понимание звука м в изобретенном им «звездном языке» как способа обозначения бесконечного деления Хлебников имеет в виду в следующем рассуждении относительно священного слога о(у)м (точнее ом, получаемого по звуковым законам из сочетания а + у + м) в буддийских обрядах: «Индусы произносят оум, оум, повторяя с разной силой много раз. Они поклонники Нирваны, становления ничем. Но при повторении оу показатель в 33(22 + n · n) переходит от значения единицы до значения нуля. Число колебаний 33(22 + n · n) звучит как о при n = 1, и звучит как у при n = 0. М, как мы видели, значит деление на бесконечное число частей. Если величина показателя звука есть значение этого звука, то священный лепет индусов оум, оум, оум значит: Я — единица духа, становлюсь ничем, из единицы становлюсь ничем через бесконечное деление. Говоря, дух отождествлял себя со степенью звука, которым говорил, так как в порядке оу заключен переход значения показателя от единицы до ничего. Путь единицы в ничто через деление: таков смысл этого звучания. Но это есть основная истина веры буддистов». Конец приведенного рассуждения объясняет к заключительную строку стихотворения «Числа», следующую за явной переиначенной цитатой из пушкинского «Пророка» («Отверзлись вещие зеницы»):

Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницыУзнать, что будет я, когда делимое его — единица.

Стихотворение было напечатано в 1913 г. — за 7 лет до того, как Хлебников стал устанавливать числовые законы, по которым «языки отличаются показателями степеней колебаний гласных». Следовательно, основная мысль всего приведенного рассуждения у Хлебникова зрела давно, но окончательный вывод о том, что при таком делении Я-единицы осуществляется «путь в ничто», получен только в ходе этого размышления.

Можно думать, что эта характеристика слова оум объясняет и увлечение Хлебникова в последние годы изобретением ряда заумных слов, кончающихся на оум. В «Зангези» «благовест в ум» заключается в пении слов-названий «всех родов разума», среди которых есть: Гоум (по объяснению Хлебникова в словарике, приложенном к этой части «Зангези», — ум «высокий как эти безделушки неба, звезды, не видимые днем. У падших государей он берет выпавший посох Го»), Оум («отвлеченный, озираюсь все кругом себя, с высоты одной мысли»), Соум («разум-сотрудник»), Моум (ум «гибельный, крушащий, разрушающий. Он предсказан в пределах веры»), Боум («следующий голосу опыта»), Проум («предвидение»), Воум («гвоздь мысли, вогнанный в доску глупости»), Хоум («тайный, спрятанный разум), Зоум («отраженный ум»), Коум (ум «спокойный, сковывающий, дающий устои, книги, правила и законы»), Ноум («враждебный ум, ведущий к другим выводам, ум, говорящий первому «но»). Эти слова чередуются с рядом других, кончающихся не на оум, а на аум (индийская заклинательная формула первоначально включала именно эти звуки, что Хлебников, занимавшийся санскритом, мог знать), иум, ыум, еум, эум, уум, ом (последнее ближе всего к произношению индийской заклинательной формулы — мантры, где ау по законам фонетики сливалось в о). Сокращенный вариант этого текста под названием «Благовест уму» рукой Хлебникова вписан в беловую рукопись «Царапины по небу», подготовленную Митуричем в январе 1921 года и позднее исправленную поэтом. В этой рукописи (ранее не публиковавшейся), переданной Крученых моему отцу, текст выглядит так:

БЛАГОВЕСТ УМУ

I

ГоумОумУумПаумСоум меняи тех кого не знаюМоумБоумЛаумЧеум-бом

II

ПроумПаумПриумНиумВэумРоумЗаумВыумВоумБоумБыум-бомЭй! звонари яустал.

III

ДоумДаумМиумРаумХоумХаумБейте вколоколума!

IV

СуумИзумНеумНаумДвуумТреумДеум —бом!

«Благовест уму» — пример того, насколько трудно однозначно истолковать текст Хлебникова. При поверхностном чтении можно подумать, что это — искусная звукопись (отчасти и пародирующая некоторых символистов, например Андрея Белого), нечто наподобие «Колоколов» Эдгара По, незадолго до того переведенных Бальмонтом, что вдохновило Рахманинова на его музыкальную композицию под тем же названием (и, возможно, Анненского на почти футуристическое подражание колокольчикам). Это впечатление усиливается такими репликами, как «Эй! звонари, я устал» или «Бейте в колокол», и появлением звукоподражания бом в конце длинного ряда осмысленных (не чисто звукоподражательных) новообразований. Но если вдуматься в эти новообразования, то благовест окажется достаточно сложным описанием разных видов умственной деятельности, обстоятельств ее протекания, достигаемых ею результатов и т. п. Для этого более углубленного понимания текста требуется знание принципов образования подобных производных от ум, где только небольшая часть приставок (за, про, при, вы) или частей сложных слов (да, ни) совпадает с обычными русскими, а другая изобретена поэтом.

В приведенном тексте расшифровок значений этих сочетаний нет. Из «Зангези» кроме уже приведенных пояснений можно почерпнуть и такие, как, например, Чеум — «подымающий чашу к неведомому будущему. Его зори-чезори» (слово есть в стихах 1916 г.: «Чезори голубые…»), Выум — «слетевший обруч глупости, не знающий границ, преград, лучистый, сияющий ум», Даум — ум «утверждающий», Раум — «Речи его — рароги» (рарог — мифологическая сверкающая жар-птица у древних славян) и т. д. Сопоставление «Благовеста уму» в обоих его вариантах — более коротком в «Царапине по небу» и пространном в «Зангези» — с записями Хлебникова о соотношениях между гласными и слоге оум позволяет думать, что в этом «Благовесте» заключено и практическое приложение размышлений о различии между гласными. Появление таких слов, как вэум, воум, выум, различающихся только гласными, объяснялось и тем, что Хлебников обдумал к тому времени то, как устроены «малые небеса азбуки». Поэтому некоторые из фонетических числовых выкладок Хлебникова оказываются как бы скрытым фоном последних его стихотворений. Но нельзя быть уверенным в том, что это применение теорий всегда осуществлялось осознанно; часть новообразований могла быть и бессознательным результатом его размышлений.

Кроме осознанного или бессознательного воздействия магической древнеиндийской формулы ом (аум) в «Благовесте» можно искать и выявление других неосознанных устремлений к словотворчеству. В этом убеждает и сравнение с весьма похожими формами в сочинениях замечательного французского поэта второй четверти нашего века Антонена Арто, чья поэзия очень медленно прокладывает себе посмертный путь к признанию. Арто, языковые опыты которого напоминают Хлебникова почти дословно (хотя нет никаких достоверных свидетельств, что он мог о нем знать), как и Хлебников, серьезно знакомился с древнеиндийскими текстами. Поэтому употребление слога aum у него, вероятно, связано с их влиянием. Но в последовательности âme aum khaum de cet homme в прозе, написанной Арто в октябре 1945 г. (четверть века спустя после «Благовеста уму»), только первые и последние слова принадлежат французскому языку (âme — «душа», de cet homme — «этого человека»), второе — санскриту, третье образовано по подобию хлебниковских новообразований, как и следующая за ним в той же прозе фамилия Kraum и как французское l’Aume в заглавии другого сочинения Арто, которое новейшие комментаторы понимают как одновременное видоизменение санскритского аум (при написании с конечным e — m произносится по-французски именно так, как в санскрите) и как игру на созвучии с французским l’homme — «человек». Как объяснить столь далеко идущее сходство этих французских преображений санскритской формулы у Арто с русскими вариациями на ту же тему у Хлебникова? Пока что этот вопрос не имеет однозначного ответа. Но это совпадение Арто и Хлебникова — не единственное. Хлебников был предвестником целого большого направления в европейской литературе, самые видные последующие представители которого позднее как бы заново повторили то, что за четверть века до этого было сделано им.