Мгновение он помолчал, будто испытывая, не перебьёт ли кто. Но даже Вышата на сей раз встрять не посмел. Князь продолжал по-прежнему негромко, но слышно было всем:
– Кудряй нам друг верный. Что с того, что дружбу ту нам первыми показать. Хватит друг от друга за стенами хорониться, кабы кто не обманул! Круглицкие вон досиделись, больше не хотят!.. Завтра на подмогу хану кликну и Госпожу Круглицу, и Господин Кременец. А ныне видеть вас боле не хочу!
Дружина молча стояла у него за спиной – вся младшая и половина старшей. Хельги смотрел на конунга и впервые был готов идти с ним куда бы он ни позвал. Он будет драться за Торлейва Мстицлейвссона в великом походе, который тот затевал. А поединок с ярлом подождёт. Накануне большого дела стоит ли пачкать топор из-за ерунды?
12
На другой день, едва начало светать, как в небе над Кременцом пробудился и запричитал, заметался тревожный голос вечевого била. Из калиток выскочили нечёсаные кременчане, наспех прибранные жёнки. О булгарах, о сшибке князя с боярином Вышатой знали в каждом дворе…
Голос кленового била звал всех в одно место – на княжеский Новый двор. Но мог ли он, назначенный принимать десяток-другой, ну, третий нарочитых мужей, уместить всю громаду Господина Кременца? Кто-то первым махнул рукою в сторону городских ворот: айда на волю, к дубу. Потом вышел молодой князь. Перемигнулся с дружиной. Да и двинулся на забрало, возглавив мятущуюся, говорливую людскую реку.
С того берега Медведицы, посвечивая факелами в редевшей темноте, подходил на лодках Урманский конец. Когда все направились к священному холму, стала видна, а того больше – слышна многоголовая, многорукая толпа, спешившая с круглицкой стороны. Радим, отбывший туда накануне, возглавлял своих. Боярин Доможир вёл княжеского коня под уздцы.
Двуглавое дерево сумрачно шелестело тёмной листвой… На нижних ветвях трепетали цветные лоскутья, покачивались нитки бус. Крекноватое тело дуба щерилось вросшими клыками вепрей. Уходили в утреннее небо два могучих ствола, две не кланявшиеся бурям вершины. И там, на просторе, раскидывали необъятную сень.
Двери святилища, нечасто отворявшиеся в обычные дни, были ныне распахнуты настежь. Белели черепа скота и зверей, венчавшие частокол. Горели в восьми ямах никогда не угасавшие костры. А за кострами виднелся бревенчатый Даждьбогов дом, отстроенный наново после хазарского святотатства… Бежали по стенам деревянные звери, вились невиданные цветы. В семи огнях калили мастера-резчики свои острые ножи, на утренних росах, на собственных слёзах и крови замешивали яркие краски… Вот и не брали их ни солнце, ни ветры, ни дожди, ни снега!
Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим сперва пожелал было влиться в спешивший на вече поток, но потом убоялся – затопчут. И остановился в нерешительности, заранее удручённый. Но халейги, шагавшие мимо, позвали его с собой. И за железным плечом Хельги Виглафссона Абу Джафар вскоре проник в самое сердце толпы.
Князь Чурила Мстиславич готовился говорить… Здесь, под дубом, вече последний раз устраивали во времена незапамятные. И не было на холме дощатого помоста, с которого могли бы обращаться к сошедшимся то вятшие, то простые мужи. Дружина вознесла князя выше голов на руках, на тяжёлом ясеневом щите, неколебимо подперла со всех сторон и ещё подбодрила:
– Говори, Мстиславич. Люб нам, слушаем!
Угрюмо помалкивал только Верхний конец, где стоял Вышата Добрынич. Недобро глядел старый боярин… А прямо против него сидел на подостланной овчине князь Радим. А подле Радима, положив руку на его плечо, стояла Нежелана. А рядом с Нежеланой, в кольчуге, точно на рать, с копьём в руках стоял Лют. И шагни к Чуриле отец-боярин – как бы не глянуло это самое копьё да ему в грудь…
Молодой князь начал не так уж и громко:
– Зовёт нас, люди, на помощь булгарский хан Кудряй… От хазар ему без нас не оборониться. Ведаю, что скажете! Тот хан нам чужой, кровь в нём не наша, живёт далеко! И то правда. Да ведь побьют его хазары и на нас же пойдут. Полки Кудряевы на нас скакать заставят. Люди разумные, того ли хотим?
Поле вокруг холма сдержанно загудело. Большинство помнило, как без порток удирал из города наместник-тудун…
Молчал только Верхний конец. Вышата и Вышатины дружки.
– Дале говори, князь! – прокричал кто-то. Чурила мельком глянул на Булана: тот, вынутый из привычного седла, стоял истуканом.
Князь продолжал:
– Поможем ныне Кудряю – глядишь, отобьётся. А у нас случится нужда, за нас булгары встанут. В дружбе клялся хан! Нам ли, словене, первым своё слово крепкое по ветру пускать?
Тут осипшим от бешенства голосом перебил его боярин Вышата:
– За всех, князь, говорить не моги! Ты один, не подумавши, с ханом братался. То дело твоё, а расхлебывать не тебе одному! Не навоевался, летось по дань ходивши? Мало крови пролил?.. Мечом о шеломы не вдосталь позвонил? Славы себе всё ищешь… а нам горе одно…
Его, Вышату, тоже подняли высоко на щите. Была у него своя дружина, были и верные холопья.
Да вот не рассчитал старый боярин! Вся Круглица, как один человек, грянула яростным криком. Вышата пытался говорить ещё, жилы на побагровевшей шее то надувались, то опадали. Но рот раскрывался, как у немого, голоса никто не слыхал.
Заворочался и многодумный Господин Кременец… Заорали друг дружке в ухо бородатые мужи, нестерпимо высоко взвились женские голоса. Принялись толкаться, вертеть головами. Самые горячие засучивали рукава. Ещё малость поговорят, да и пойдут брать один другого за бороды. А там – конец на конец. И добро, если с одними только кулаками.
Чурила стоял подбоченясь, прочно расставив на щите мягкие кожаные сапоги… Издали видный княжеский плащ костром горел на ветру.
Не торопясь нагнулся он к державшим его и спросил:
– Умаялись, хоробрые?
– Сдюжим, – проворчал кто-то в ответ. – Ты, Мстиславич, говори знай, об нас не думай…
Тут-то Чурила и вскинул резко правую руку. И как-то так это у него вышло, что вся огромная толпа заметила и стала смолкать, отодвигая на потом рождавшиеся ссоры.
– Брат или не брат мне Кудряй-хан! – уже в полную боевую мощь загремел княжеский голос. – Брат или не брат, а сосед! А не мне одному сосед, всем! И тебе, Вышата, тоже! А нам ли забыть, что бывает, когда соседи в ссоре живут!
Молча сидевший Радим низко наклонил кудрявую голову… То ли согласно, то ли повинно. Но тут и его подхватили десятка два рук. Преданные кругличане, и прежде всех – Вячко. Да и взметнули повыше, чтобы видели все!
– Думай, Вышата Добрынич, – услыхал Радим свой собственный голос. – Хорошо думай со своими кончанскими, пока ножа к горлу не приставили. Я-то, Добрынич, того ножа пробовал…