Читать интересную книгу Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Отец поехал к нему на квартиру, чтобы забрать кое-что из одежды и других вещей. Варий до сих пор не мог там появляться, как все еще не мог прямо смотреть в лицо Марку, родителям Гемеллы и Розе, с которыми придется иметь дело, когда дойдет до того, чтобы наконец все разобрать и решить, как быть с вещами Гемеллы. Но он займется этим скоро; он сознавал, что какие-то решения начинают созревать сами собой; он уже почти представлял, какие именно из ее вещей оставит у себя, по крайней мере пока, а какие отправят по коробкам, хотя пока даже не знал, куда эти коробки отправятся.

Он собирался рассказать родителям самую малость, поберечь их — и в конце концов рассказал все. Мать упрямо копалась в туманных местах его рассказа, а когда он пробовал думать о совершившейся лжи, его голова отказывалась работать, словно все могло произойти только так, а не иначе. И это отнюдь не казалось ему благом. Он все еще злился на себя за это, думал, что ему следовало быть более решительным и находчивым. Он оставался с родителями с того момента, когда приехал к ним из дворца, еще до зари, под крики удивления и радости.

С тех пор отец взял привычку заводить с ним длительные, вкрадчивые беседы о внешней политике, пытаясь скрыть немую мольбу во взгляде, произнося целые монологи о положении ацтеков, поднимая вопросы о том, какую позицию может занять Сина в случае войны, как будто все это было полезно, как детское питание, как протертые яблоки или морковка. А мать следовала за ним повсюду, говорила с ним, фыркала из-за сломанного зуба, пока он не послушался и не поставил коронку; хотя сам практически уже не замечал этого изъяна, — по сути, ни на минуту не оставляя его одного. Он понимал, что все это — проявления любви и был признателен, однако понемногу они начали его утомлять; то была еще одна причина, по которой он старался почаще выбираться на воздух. Долго так продолжаться не могло.

Во второй половине дня после возвращения он услышал о смерти Габиния.

Варий пересек Марсово поле. При желании он мог бы выйти за городскую черту, уехать из страны. Однако, вспомнив бодрый голос Габиния, рекомендовавшего ему взять хороший отпуск, он почувствовал презрение и заупрямился, не желая делать ничего, что походило бы на совет врага.

И все же этого было, скорей всего, не избежать. У него до сих пор остались деньги, которые дал ему Габиний. Он полагал и надеялся, что кто-нибудь конфискует их, но, хотя адвокаты все еще тщательно копались в мельчайших подробностях дела, они удивительным образом отказывались поверить, что он прикарманил эти деньги, так что выходило, будто они принадлежат ему. Что ж, тогда придется от них избавиться, иначе невозможно… тошно будет проживать деньги, нажитые таким путем. Он не хотел иметь к этому никакого отношения, но факт оставался фактом, долг — долгом. Логично было бы потратить их на больницу для рабов, но его стесняло, что Габиний мог предугадать это, — глупо, конечно, просто надо переступить через самого себя. Даже оставив в стороне деньги, больница теперь, по всей вероятности, будет зависеть от него, если ее вообще когда-нибудь построят: связанные с ней планы успели приобрести весьма расплывчатый характер после гибели Лео и Клодии и его тюремного заключения. Не сейчас, пока он еще не мог, но рано или поздно придется что-то предпринять. Варий знал, что для него может найтись работа в Золотом Доме, но он этого не хотел.

При известии о смерти Габиния он почувствовал совсем не то, что хотел бы. Варий хотел испытать кровожадную, нераскаянную радость, а вместо этого почувствовал тревогу и беспокойство. Он говорил себе, что это потому, что не было суда, — Варий помнил, что сказал Клеомен в тюремном лазарете, — что это не было торжеством справедливости, и Габиний теперь уже никогда ничего не объяснит. Но на самом деле он знал, что и не хочет ничего слышать от Габиния, и, говоря начистоту, был благодарен, что суд не состоялся; ему не хотелось бы снова выступать в этой пьесе. Габиний понес наказание; он умер — чего еще было желать Варию?

Ему не хотелось думать, что он каким-либо образом, пусть даже немного, сожалеет о смерти Габиния как таковой, только из-за тех откровенных разговоров, которые они вели. Разве это было возможно, когда Варий знал, что сделал Габиний и что собирался сделать, и никогда не прекращал ненавидеть его? Выходила бессмыслица; он скорей предпочел бы поверить в терзающую его свирепую неудовлетворенность тем, что Габиний пострадал недостаточно.

Варий поднялся на Яникулум. Особой жажды жить он не чувствовал, в лучшем случае воспринимая жизнь как данность. Тем не менее он договорился на сегодня о встрече с Клеоменом, хотел поблагодарить, что тот спас его жизнь, принимал в этом участие, от имени своего возможного будущего «я», которое могло действительно порадоваться этому.

Тибр блестел так, будто воды его были чисты. Варий слишком долго смотрел на него с вершины Яникулума, и холодные слезы сверкали у него на глазах. Он боялся всего этого: своих блужданий по Риму, того, что постепенно начнет делать, казалось бы, невозможное, вернется к планам больницы, боялся, что слишком доверится всему этому и позабудет, что ничто не вернет ему Гемеллу. Он все дальше забивался в тупик; когда он снова заживет как нормальный человек, тогда и только тогда он яснее ясного поймет, что потерянного не вернуть. Так какой же в этом прок?

Тем не менее было еще слишком рано, до встречи с Клеоменом оставалось два часа. До сих пор все прогулки Вария были спонтанными и бесцельными, но теперь ему пришло в голову, что одновременно он может делать что-то полезное. Он никогда больше не вернется в свою квартиру, будет подыскивать место, где можно жить. Похолодало. Варий сложил руки на груди и стал спускаться с Яникулума в сторону Транстиберины, Эмилианского моста и растущих за ним платанов.

II Сулиен

Пальбен изрядно обрадовался тому, что получил обратно машину, да еще и деньги в придачу, и всячески отмахивался от их извинений, но казалось, что теперь он немного не доверяет Марку. Он с беспокойством посмотрел на сопровождавших Марка охранников и пробормотал:

— Вы ведь императору… не брат, не могу припомнить… но родня, да? Так что же вы здесь делали?

Марк попытался объяснить ему, но было непонятно, каковы познания Пальбена в латыни, и через минуту Пальбен нахмурился и перестал понимающе поддакивать.

— Были неприятности?

— Да.

Пальбен кивнул.

— Я так и думал, — он подошел поближе, понизил голос и, указав в сторону гор, сказал: — Что-то они там попритихли.

Их, разумеется, это встревожило.

Горные вершины показались им белее, снежинки порхали между облетевших деревьев. Охранники были добродушные и веселые, поэтому Марк остановил выбор на них. Им не полагалось упускать Марка из виду, но они только то и делали. Присутствие их за всю дорогу не было таким обременительным, как ожидали Уна и Сулиен, но Сулиен все равно подумал: как такое можно — все время находиться под присмотром? Уна почти не замечала их, но было хорошо и странно, когда они держались на расстоянии, приятно снова оказаться в малолюдном месте.

Присутствие Дамы в лесу ощущалось постоянно, словно он шел чуть впереди, показывая им дорогу, как в первый день. Уна лелеяла надежду, что они могут найти его в колонии живым и невредимым, хотя на самом деле не верила, что шансов на его возвращение много. Если же он не вернулся, то она боялась, что когда Делир услышит о том, что случилось, то подумает, что Дама погиб, и тогда ей и самой придется думать так. Если же он там, то увидит ее с Марком, и что он тогда почувствует, что смогут они сказать друг другу?

— Мне бы хотелось… — пробормотал Марк. — Просто швыряться деньгами, когда так осложнил жизнь людям… мне бы хотелось быть хотя бы капельку более полезным.

— Деньги — это нормально, — сказала Уна. — Все лучше, чем ничего.

Однако на самом деле Марк думал не о Пальбене. Он хотел явиться перед Делиром и сказать: обо мне больше не беспокойтесь, вы все теперь в безопасности. И он подумал, что после всего случившегося Фаустусу не составит труда понять, что Делир не был, не может считаться преступником.

Но Фаустус торжественно произнес:

— Послушай, Марк. Простить его за все, что он сделал, это одно. И если бы дело было только в этом, я бы не колебался… но собирается ли он остановиться?

Марк был обескуражен.

— Конечно, — вздохнул Фаустус, — я никого не пошлю к нему с обвинениями. И я понимаю, я верю тому, что ты говоришь о нем. Но я не могу просто предоставить ему право творить все, что ему вздумается, не говоря уже о тех, кто может оказаться рядом с ним. Вполне вероятно, что некоторые из них даже и не рабы. Ты просто не знаешь, что они сделали, — может быть, он и сам не знает. И даже если ты можешь поручиться за каждого, кто был там с тобой, ты сам сказал, что все время прибывают новые люди…