Вы что-то путаете.
Алик едва сдерживал ярость. Он явно недооценил заместителя.
– Да, ты, – подтвердил Алик. – И твоя команда – что одно и то же.
Тихо подплыла Публяшникова.
– Вы нас оскорбляете? – спросила она, поблескивая диктофоном.
Публяшникова имела юридическое образование, а сейчас еще и очень яркий командный образ.
– Вы сами себя оскорбляете, – ответил Алик, сбавляя темп речи ввиду того, что все сотрудники телерадиокомпании подтягивались к месту словесной перепалки, и в их лицах не было доброты.
Ситуация уже походила на ночную встречу с бандитами в тихом укромном уголке.
Вокруг Алика собралось множество ненужных ушей и незваных глаз. Тут был и однорукий монтажер Кони
лов, и Пискин, и Букова, и все остальные, что у Алика воплощалось в одно единственное сравнение: публика напоминала громадных тараканов с ощипанными усами.
«Что мы тут создаем, коль привлекаем стольких насекомых?» – спросил сам себя Алик и, чтобы разрядить обстановку, скомандовал:
– Задрин и Публяшникова, спуститесь ко мне.
Он зашел к себе в кабинет, за ним вошли Задрин и Публяшникова, а следом проник весь тараканий коллектив.
«Кошмар!», – оценил Алик и попросил:
– Я звал только Задрина и Публяшникову, остальные могут идти.
Однако коллектив телерадиокомпании выразил полную глухоту. Алику показалось, что он обратился к череде ссохшихся молчаливых коряг.
– Вы что, забыли? Вы позвали меня с Задриным и весь коллектив, – нагло глядя ему в глаза, ответила Публяшникова.
Коллектив молчал, молчал угрюмо и агрессивно, как молчит забор, обнесенный колючей проволокой.
Подобного Алик не ожидал. Публяшникова выставляла его дураком, прямо у него на глазах. Его вызывали на агрессивное поведение, готовые записывать каждое его слово. Он чувствовал, что проигрывает.
– Меня интересуют только два человека: Задрин и Публяшникова. Остальных прошу выйти из кабинета, – еще раз спокойно попросил Алик.
Народ медленно среагировал, дверь закрылась.
– Я прошу вас не доводить Эльвиру, – сдерживаясь из последних сил, чтобы не ударить Задрина в лицо, сказал Алик.
– Ее никто не трогает, – состроив хитро-дебильную рожу ответил Задрин.
– Мы никого не трогаем, – подшакалила Публяшникова.
– Выйдите из кабинета, – приказал Алик, испытывавший уже отвращение к этим лицам.
***
Когда слепой поведет слепого, то оба упадут,… но как часто мудрость идет на поводу у неопытности, а неопытность приобретает способность поучать мудрость. Когда птенцы будут учить летать взрослых птиц, то они умрут с голоду. А у мудрости часто не хватает твердости укротить неопытность. И тогда неопытность получает свой опыт, который является лишь штрафным кругом возле трассы судьбы.
«Хамовский борется со мной через энергию неопытности и властолюбие, – рассуждал Алик. – Я никогда не видел мелких шавок, заставляющих танцевать больших псов, но вот клопы могут заставить нервничать человека».
***
– Да они и со мной так же поступают, – проинформировал первый водитель телерадиокомпании Василий, когда Алик рассказал ему об Эльвире. – Подходят и шпыняют всяко. Шестеркой называют. Но не на того напали. Я говорю, мне есть у кого учиться. Вы сами стучите, куда можете.
– Так они и тебя дергают? – удивился Алик.
– А вы как думали? – упрекнул Василий. – А я сел у Задрина в кабинете и говорю: а сам-то ты кто? Все докладываешь наверх, ты и есть первый стукач. Теперь он меня не трогает.
– Молодец, – похвалил Алик.
– И вот Зябильник, секретарша, еще держится, – напомнил Василий. – Ей тоже тяжело. Только потому, что вы рядом, они ее не так сильно давят.
Но Зябильник уже начала спускаться в курилку, где собирался революционный коллектив телерадиокомпании. Это было странно, ввиду того, что она бросила курить. Документы теперь она готовила дольше обычного. Алик не был уверен, отправлялись ли письма по инстанциям: в прокуратуру города, в прокуратуру округа, в департамент здравоохранения… Письма увозили, но достигали ли они цели.
Машина телерадиокомпании маленького нефтяного города стала стремительно разваливаться. Умение устроителей темноты искренне тосковать о свете, – всегда удивляло Алика.
КУХНЯ
«Чтобы лучше понять, что человек из себя представляет, желательно взглянуть на его кухню».
В кухне, где обычно попивали чай сам Алик как главный редактор телерадиокомпании маленького нефтяного города, главный бухгалтер и секретарь… – в общем, та административная верхушка любой организации, имеющая блага отличные от тех, которыми распоряжается большинство – теперь наслаждались чаепитием все сотрудники телерадиокомпании маленького нефтяного города. Алик сам дал подобную возможность, поскольку ликвидировал все мелкие очаги чаекофепития на рабочих местах, и творческая журналистика наслаждалась этим в полной мере, чтобы не только попить чаю, но и продемонстрировать пренебрежение начальнику.
Если раньше возле кухни пахло иногда алкогольным перегаром, исходившим от Бухрим и Пупик, то теперь запах дешевой пищи, которую нещадно потребляли телевизионщики, заполонил административный отсек. Смесь из запахов быстрозавариваемых супов, жареных в прогорклом масле пирожков, залежавшейся пиццы скрывала все посторонние душки и даже ароматы, как это обычно происходит в самой затрапезной забегаловке.
Понимая, что справиться с таким обилием шума, эмоций и запахов он не в силах, Алик прошел из кабинета к кухне и сказал:
– Дверь прошу закрывать, мимо ходят посетители и могут подумать, что тут только и делают, что едят и бездельничают.
– Так тут душно, – с пацанским вызовом произнес Тимофей, который еще недавно героически снимал Прислужкова. – Вытяжки-то нет.
Алик осмотрел кухонку. На ее не более чем шести квадратных метрах, находилось не меньше пяти журналистов, холодильник, кухонный шкаф, столик и мойка. Причем заполненность кухонки Алик оценил равноценно, у него даже и мысли не мелькнуло, что журналист маленького нефтяного города чем-то отличается от безжизненной мойки или кухонного шкафа. Да, его разочарование в сотрудниках было настолько велико, насколько велико бывает разочарование чувствительного ребенка при разоблачении цирковых фокусов или новогодних чудес.
«Вроде взрослый уже, – подумал он после, – а все еще открываю для себя то, что все нормальные люди знают естественно».
Под нормальными людьми Алик всегда понимал тех, чья инстинктивная воля не выделяла их из коллектива или делала их симпатичными коллективу. То есть тех, кто имел определенный статус полезности, вроде табурета. И тут Алик вспомнил слова, услышанные им от давно забытого попутчика в купе, попутчика, чем-то похожего на пастыря:
– Нет ничего хуже душевной темноты, возникающей от обиды за неполученное вами, но жданное, от обиды за неполученное, но принадлежащее по мнимому праву. Эта темнота скрывает многие радости. Не пускайте ее внутрь.
«Верно говорил, – рассудил Алик. – Эти люди, эти отношения – они проникают внутрь. От них не отгородиться. Эта трясина. Разговор с лягушками напоминает о болоте. Если звезда упала в болото, она пошипит да потухнет. Среди лягушек самая уважаемая та, которая громче квакает и привлекает внимание. Среди звезд самая уважаемая