Альфред отправил возмущенное послание Гутруму, утверждая, что теперь он вправе убить датских заложников, и Гутрум послал ему в подарок золото и два захваченных Евангелия, присовокупив покаянное письмо, в котором утверждал, что два напавших на Синуит корабля не принадлежали к его войску, но были пиратами, прибывшими из-за моря.
Альфред поверил ему, поэтому заложники уцелели и мир восторжествовал, но король объявил, что Свейна надлежит предать проклятию во всех церквях Уэссекса. Датскому вождю суждено было быть вечно проклятым, его воины должны были гореть в адском огне, а его дети и дети его детей – носить печать Каина.
Я спросил священника, что это за печать, и тот объяснил, что Каин был сыном Адама и Евы и самым первым убийцей на земле. Но священник и сам не знал, какой именно знак этот самый Каин носил. Он думал, что Бог наверняка узнал бы эту печать.
* * *
Итак, два корабля Свейна уплыли прочь, оставив на уэссекском берегу столб дыма, а я об этих кровавых событиях даже не подозревал. Впоследствии, разумеется, мне стало обо всем известно, но тогда – тогда я просто возвращался домой.
Мы шли медленно, находя каждую ночь убежище на берегу, повторяя тот путь, который привел нас на грязный холм к поселению Передура, и так, под летним солнцем и дождем, мы наконец вернулись в Уиск.
Теперь «Хеахенгель» был на плаву, его мачту уже поставили, а стало быть, Леофрик мог забрать его и отвести обратно. Тут, в Гемптоне, «Огненного дракона» больше не существовало, он вновь превратился в «Эфтвирд». Мы разделили добычу, и, хотя бо́льшая часть досталась нам с Леофриком, абсолютно вся команда разбогатела.
Я отправился вместе с Хэстеном и Исеулт в Окстон, где Милдрит встретила меня со слезами облегчения, потому что боялась, что я погиб. Я сказал жене, что мы патрулировали побережье (это было, в общем-то, правдой) и захватили датский корабль, полный сокровищ. Я высыпал на пол монеты и золотые слитки и отдал ей браслет из янтаря и ожерелье из гагата. Эти подарки отвлекли ее внимание от Исеулт, которая наблюдала за моей женой большими черными глазами; если Милдрит и заметила драгоценности на бриттской девушке, то ничего не сказала.
Мы вернулись как раз к жатве, но урожай в тот год оказался скромным, так как лето выдалось дождливым. Рожь была покрыта черным налетом, а значит, ее нельзя будет даже скормить животным, хотя солома была достаточно хороша, чтобы перекрыть крышу дома, который я построил. Я всегда испытывал истинное наслаждение, строя что-нибудь, а этот дом возвел из смешанных вместе глины, гравия и соломы – из этого материала получались толстые стены.
Я смастерил балки из дуба; дубовые стропила держали высокую длинную крышу, которая стала казаться золотой, как только солому уложили на место. Стены покрасили разведенной в воде известью, и один из местных мастеров влил туда кровь быка, чтобы стены приобрели цвет летнего неба на закате.
Огромная дверь смотрела на восток, на Уиск, и я заплатил мастеру из Эксанкестера, чтобы тот вырезал на дверных косяках и перемычках корчащихся волков, потому что на знамени Беббанбурга, моем знамени, красовалась волчья голова. Милдрит хотела, чтобы на дверях вырезали святых, но вместо них получила волков.
Я хорошо заплатил строителям, и, когда слух об этом распространился по округе и люди поняли, что у меня есть серебро, другие местные жители тоже пришли к нам в поисках работы. Хотя они явились строить мой дом, я взял только тех, кто имел опыт сражений, и снабдил их заступами, топорами, теслами, а также оружием и щитами.
– Ты набираешь армию! – обвинила меня Милдрит.
Радость моей жены по поводу того, что я вернулся домой, быстро испарилась, когда стало очевидно, что я и сейчас не более христианин, чем был тогда, когда оставил ее.
– Семнадцать человек – это, по-твоему, армия?
– У нас мир! – сказала Милдрит.
Она искренне верила в мир, потому что о нем читали проповеди священники, а священники говорили только то, что им велели говорить епископы, которые, в свою очередь, получали приказы от Альфреда. Однажды в нашем доме нашел прибежище странствующий священник, который настойчиво уверял, что война с датчанами окончена.
– Датчане все еще стоят у наших границ, – заметил я.
– Бог умиротворит их сердца, – настаивал священник.
Он рассказал мне, что Бог умертвил братьев Лотброксонов – Уббу, Ивара и Хальфдана, а остальные датчане были так потрясены их смертью, что больше никогда не осмелятся сражаться с христианами.
– Это правда, мой господин, – пылко сказал священник, – я слышал об этом на проповеди в Сиппанхамме, и там был сам король, который благодарил за это Бога. Мы должны перековать наши мечи на орала, а из копий сделать серпы.
Я засмеялся, представив, как переплавляю Вздох Змея в орудие, предназначенное для вспашки окстонских полей. Разумеется, я не поверил в ту чушь, которую нес священник. Датчане просто выжидали, вот и все; однако, пока лето мало-помалу переходило в осень, вокруг, казалось, царил мир.
Никакие враги не пересекали границу Уэссекса, никакие корабли не спешили к нашим берегам.
Мы молотили зерно, ловили сетями куропаток, охотились на холме на оленей, перегораживали сетями реку и упражнялись с оружием. Женщины пряли, собирали в лесу орехи, грибы и ягоды, в садах в изобилии созревали яблоки и груши, и скот тучнел перед тем, как его забьют на зиму.
Мы ели как короли, а когда мой дом был отстроен, я задал пир. Милдрит, увидев над входной дверью голову быка, поняла, что это подношение Тору, но ничего не сказала.
Милдрит ненавидела Исеулт, что было неудивительно. Я сказал жене, что Исеулт – бриттская королева и что я держу ее ради выкупа, который за нее предложат бритты. Я прекрасно знал, что никакого выкупа мне не дадут, но эта история оправдывала присутствие Исеулт, и все-таки Милдрит страшно не понравилось, что бриттская девушка живет в ее доме.
– Она же королева, – сказал я.
– Ты берешь ее с собой на охоту! – возмущенно ответила Милдрит.
Я делал не только это, но Милдрит предпочитала многого не замечать. Помимо молитв и воспитания сына, а также ведения хозяйства, ее мало что в этой жизни интересовало. Она командовала женщинами, которые доили коров, сбивали масло, пряли шерсть и собирали мед, и страшно гордилась тем, что все эти работы выполнялись хорошо.
Если нас навещал сосед, в доме поднималась невероятная суматоха – повсюду чистили и убирали, ибо моя жена очень беспокоилась, что подумают соседи. Она хотела, чтобы я заплатил виру за убийство Освальда. Для Милдрит было неважно, что человек этот пойман на воровстве, потому что уплата виры принесла бы мир в долину Уиска. Она также хотела, чтобы я навестил Одду Младшего.