Читать интересную книгу Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра - Кирилл Резников

«Тем, кто любит сравнивать революционную (по форме она была таковой) ломку Петра с разгромом старого режима нашей революцией, не мешает почаще вспоминать, что революция повысила благосостояние широких масс, и это нашло себе наглядное выражение в понижении смертности, тогда как "революция" Петра страшно понизила это благосостояние и повела к колоссальному увеличению смертности и уменьшению населения почти на 20%».

Покровский повторяет неверный вывод Милюкова об уменьшении при Петре населения России на 20%. Все же в 1920-е гг. марксисты ещё не полностью монополизировали историю в СССР. В 1925 г. академик Сергей Платонов подготовил книгу ««Пётр Великий. Личность и деятельность». В ней он характеризовал Петра как «неподкупного и сурово-честного работника на пользу общую». Платонов защищал Петра от историков марксистов и таких писателей, как Борис Пильняк и ранний Алексей Толстой, представлявших царя в виде «грязного и больного пьяницы, лишённого здравого смысла и чуждого всяких приличий». Цензура запретила печатать книгу, но Платонов обратился в Президиум Академии наук СССР и после переговоров в Главлите книга была напечатана (1926).

«Восковая персона» Тынянова. Юрий Тынянов далёк от страстей в оценке Петра. Там, где другие проклинали, он обходился иронией. Пётр вызывал у него интерес, а не неприязнь — Тынянов любил культуру не допетровской, а послепетровской России. В царе он не видел предтечи большевиков, а если бы увидел — не посчитал пороком; Тынянов был лоялен советской власти. Он хотел написать книгу о жизни Петра — собирал материалы, делал выписки, читал архивы. Написал же «Восковую персону» (1930), повесть о тщетности усилий Петра. Повесть начинается с затянувшегося умирания царя. Пётр умирает в страданиях, с горькими мыслями о незавершённых трудах и предательстве близких:

«Каналы не были доделаны, бечевник[280] невский разорен, неисполнение приказа. И неужели так, посреди трудов недоконченных, приходилось теперь взаправду умирать? От сестры был гоним: она была хитра и зла. Монахине[281] несносен: она была глупа. Сын ненавидел: был упрям. Любимец, миньон, Данилович[282] — вор. И открылась цедула от Видима Ивановича к хозяйке[283], с составом питья, такого питьеца, не про кого другого, про самого хозяина... Монсову голову настояли в спирту, и она в склянке теперь стояла в куншткаморе, для науки. На кого оставлять ту великую науку, всё то устройство, государство и, наконец, немалое искусство художества? О Катя, Катя, матка! Грубейшая!»

Вокруг Петра каждый ищет свой интерес. Ищет интерес и художник искусства Растреллий[284], вознамерившийся снять маску с Петра и изготовить восковую персону на манер персоны Луи Четырнадцатого, сделанной его учителем, мастером Бенуа: «И есть способ, чтоб он вскакивал и показывал рукой благоволение посетителям, потому что он стоит в музее». На что герцог Ижорский Меншиков, к нему обратился скульптор, заметил: «А обычай тот глуп, чтоб персоне вскакивать и всякому бездельнику оказывать честь». Расстрелий пояснил: «Фортуна, — сказал он, — кто нечаянно ногой наступит — перед тем персона встанет». И Данилыч уже деловито поинтересовался, не пойдёт ли воск для отливки пушек.

В повести много сюжетных линий. Есть тайное следствие о великих взятках и утайках. Больной царь разрешил фискалу Мякинину наложить топор на весь корень. Первым шло дело герцога Ижорского. Знатнейшие суммы переправил он в амстердамские и лионские кредиты. Другие суммы, от чего аж вспотел фискал, переслала через его светлость её самодержавие. Закончив следствие, фискал прикинул на счётах: получилось 92 кости, 92 дела — 92 головы. Подумал, и убрал одну кость. Утром пришел к царю, тот ещё спал, потом открыл глаз. Тихим голосом фискал доложил. Глаз закрылся, покатилась слеза, а пальцами сделан знак; его не понял Мякинин. Он ушел в каморку, ждал день и ночь. Потом услышал: что-то неладно. Под утро вырвал всё о царице, порвал и вложил в сапог. Через час вошла Катерина, её величество, и пальцем показала — уходить. Он было взялся за листы, но она положила на них свою руку. И посмотрела. Мякинин пошёл вон. Дома пожёг в печке все, что сунул в сапог.

Когда государь умер, Растреллий снял с него гипсовую и восковую маску. Из воска и дерева изготовил персону с внутренним механизмом, чтобы могла вставать и делать жест. Персону поместили во дворце, но Екатерине стало неуютно: «От него несмелость, глотать за обедом он мешает». Не хотела слышать и попугая с голосом хозяина. Из попугая набили чучело и отправили куншткамору. Туда же отвезли персону. «Его свезли в куншткамору ночью, чтобы не было лишних мыслей и речей». К нему не пускали, но когда Меншиков и генеральный прокурор Ягужинский поругались и подрались, Ягужинский пришел к персоне, плакал и жаловался на Меншикова. На другую ночь случилось событие: небо окрасилось краской и грянул залп, потом другой, потом ещё и ещё. Ударили в набат... Народ побежал из города. А Екатерина хохотала, потому что было первое апреля, и это она подшутила, чтоб все ехали и бежали кто куда. Такой обычай у знатных особ во всех иностранных государствах, первого апреля подшучивать: «Уже два месяца прошло с тех пор, как хозяин умер, да и зарыли уже его с две недели. И траур был снят».

«Восковую персону» критики 30-х годов встретили враждебно — автора упрекали в отсутствии социально-исторической позиции. Типично высказывание Бориса Вальбе: «Тщетно здесь искать социального содержания, борьбы классов и общественных групп. Всё здесь преследует одну цель — стилизацию и только». Лев Цырлин выпустил книгу «Тынянов-беллетрист» (1935), где писал, что «исторический пессимизм писателя, дополненный историческим нигилизмом», превращает живых людей, делавших историю, в «восковых персон», а историческую эпоху — в «тесную куншткамеру». Неудачу автора он объясняет его философией: «Философия повести — философия скептическая, философия бессилия людей перед лицом исторического процесса. И даже мощная личность вождя-реформатора... разве и она не оказалась в конце концов только восковой персоной?»

К советским критикам присоединился эмигрант. В 1931 г. Владислав Ходасевич написал статью, в которой подверг разгрому «Восковую персону». Он указал на чрезвычайно слабую общую фабулу[285] повести. Она составлена из трех фабул; связь между ними чисто механическая. Общая фабула незанимательна: читатель забывает о первой фабуле, читая вторую, и о второй фабуле, следя за третьей. Причина — в том, что «Тынянов лишен дарования... Он неизобретателен». Ходасевич задаёт вопрос: «Зачем, в конце концов, написана повесть Тынянова?.. Исторические повести пишутся не ради отрывочного воскрешения бытовых или языковых частностей... Что хотел объяснить или открыть своей повестью Тынянов?» И отвечает: «Кое-какие следы исторических размышлений у Тьшянова как будто можно найти. Но они вовсе не любопытны и, главное, чуть намечены... Поэтому не случайно и даже как бы приобретает некое символическое значение лишь то, что в центре повести стоит не Петр, а его "восковая персона"».

Ходасевич прав — общая фабула в повести едва заметна (её заменяет общность стиля). Но Тынянов далеко не бездарен. Лучшее свидетельство — многолетний успех у читателей. «Восковую персону» нельзя назвать неудачей писателя. Виктор Шкловский даже считает, что Тынянов «написал лучшую свою книгу», правда, добавляет: «Но разве петровская эпоха это только кунсткамера в спирту?» И в другом месте: «А между тем у Тынянова так хорошо умирает Пётр, так хорошо начинается большой спокойный роман. И так обыкновенно кончается всеми своими необыкновенностями». Здесь Шкловский неправ: у Тынянова Пётр умирает плохо, т.е. неверно: думает о десятках вещей — важных и ничтожных, таких как тараканы. Не думает лишь о Боге. Ни разу не вспомнил. А человек был верующий. Подлинный Пётр не мог умирать без мыслей о Боге. Слишком не любили в 30-е гг. писать о божественном в Стране Советов.

Есть другое важное искажение. Восковую персону отвезли из дворца в Кунсткамеру не через месяц, а через 7 лет после смерти Петра (1732)[286] и через 5 лет после смерти Екатерины I (1727). Вряд ли Екатерина любила супруга (она ему изменяла), но почитание покойного императора было высочайшее, и Меншиков — реальный правитель России, — даже не помышлял об отправке персоны в музей.

С середины 30-х гг. новый хозяин восстановил почитание хозяина старого. С тех пор в СССР не издавали книг, осуждающих или резко критикующих Петра Первого. Антипетровская литература печаталась либо в зарубежных издательствах, либо домашним способом в самиздате.

6.7. ПЁТР I В СОВЕТСКОЙ ПАТРИОТИЧЕСКОЙ МИФОЛОГИИ

 Пётр, Сталин и «товарищ граф». Отношение к Петру резко изменилось в первой половине 1930-х гг. Если в 1920-е гг. большевики отрицали преемственность между Советским Союзом и царской Россией, то теперь Сталин такую связь усмотрел и начал её утверждать в советской идеологии. Поворотом считают постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О преподавании гражданской истории в школах СССР» (1934), однако первый звонок раздался раньше. Прозвенел он на генеральной репетиции пьесы Алексея Толстого «На дыбе» на сцене 2-го МХАТа 23 февраля 1930 г. Генеральная репетиция в сталинское время имела решающее значение для судьбы пьесы, а то и для постановщика с автором. На репетиции обязательно присутствовали ответственные за театр партийные чиновники, сотрудники ГПУ-НКВД и эксперты — литературоведы из «красной профессуры». Иногда приезжали высшие лица партии: для них были отведены правительственные ложи. На генеральной репетиции пьесы «На дыбе» присутствовал сам Сталин.