– Что, дошел до вольтерьянства? – Перелыгин демонстративно со смаком отхлебнул из чашки. – Решил покинуть альма-матер с набитыми карманами?
– Нет, он ухаживает за мной. – Тамара встала и отошла к окну, повернувшись спиной.
Она говорила правду. И он знал, что она говорит правду, еще сомневаясь в каких-то своих догадках, надеясь на слабую защиту с его стороны. Она догадывалась, что произошло нечто ей не известное, иначе нельзя объяснить резкую перемену в поведении Градова. Все эти годы он вел себя ровно, лишь изредка оказывая знаки чуть повышейного внимания. Она не могла ни о чем не догадываться, и Перелыгин это понимал. Ему надо было как-то отреагировать на ее слова, но не хватало ни сил, ни желания лицемерить. В эту минуту он был омерзителен сам себе и жалел Тамару, как ему казалось, до сих пор не понявшую, чего же она хочет на самом деле. Он смотрел на рельефные линии ее фигуры, не изменившейся за эти годы, на стройные, чуть полноватые ноги, изысканно вычерченные природой, на бронзовые волосы, затянутые в тугой пучок на затылке, и не испытывал, как раньше, чувства мужского тщеславия, особенно наблюдая бархатные взгляды на нее других мужчин. Тамара отдалялась от него, и он почти физически ощущал это отдаление, не испытывая никакой горечи. Все, связанное с ней, становилось временным, как он сам в этих местах, как сама здешняя жизнь.
– Прости меня, – сказал он, остро чувствуя наступившую ясность, достал из пачки сигарету и, не закуривая, постучал фильтром по столу.
– За что? – Она повернулась к нему, и он увидел ее потемневшие глаза. – За то, что ты отказался от меня? – Он неотрывно смотрел на нее, предчувствуя, что она заговорит о Градове, о своих догадках, готовясь принять неизбежное. – Выходит, все было напрасно… – Тамара взяла со стола чашку и села в стороне в кресло.
– Мне кажется, мы оба не хотели ничем поступиться, – медленно сказал Перелыгин, продолжая теребить так и не прикуренную сигарету. – Если бы ты поехала со мной, все сложилось бы иначе. Бывает, когда надо решаться быстро, а ты подавала совсем другие сигналы.
– И что бы мы делали теперь? – повернув голову, она скосила на него глаза. – По-моему, ты разбрасываешь вокруг спасательные круги, но зачем? От чего ты хочешь спастись? – Она вопросительно замолчала, рядом на стене горело бра, свет мешал разобрать выражение ее глаз. – Тогда меня звал не ты, а твоя порядочность. У тебя много недостатков, но порядочности не отнять, предавать ты не умеешь – тебя совесть мучит. Но порядочность и любовь – разные вещи. Кстати, ты сильно рисковал – могла и согласиться. – Она принужденно рассмеялась, но смех получился наигранным и напряженным.
– Ты хочешь сказать, что я не любил тебя? – Неужели, подумал Перелыгин, озадаченный неожиданной откровенностью, она понимала то, в чем он себе не признавался, прячась за уклончивой двусмысленностью.
– Не обманывай себя. – Она подошла к нему сзади, как бывало, положила на плечи руки. – Я сама долго ничего не понимала, во всем винила себя, но нам было хорошо и хотелось верить в чудесную сказку. – Она чуть надавила ладонями на его плечи. – Ты прилетел обманувшийся в каких-то надеждах, я не знаю в каких. Наверно, была женщина, к которой ты хорошо относился, возможно, любил, потому что никогда не рассказывал мне о ней. Я все поняла, узнав тебя получше. Ты не можешь без влюбленности в тебя и своей влюбленности в кого-то, ты так устроен, это придает тебе устойчивость и силы, я на время заполнила пустоту. Вот и все. Но со сказкой очень трудно расставаться. – Она постаралась придать голосу легкость, резко сдернула, словно с чего-то горячего, руки с его плеч. – Пойду еще сварю кофе, а ты достань коньяк, не забыл еще, где найти?
Перелыгин полез за коньяком, взял рюмки из серванта, сел за стол и стал ждать, пока Тамара закончит стряпню. Он верил и не верил ее словам. Могла она после его отлета так долго жить в своей романтической сказке? Ведь до ее начала она отказалась ехать в Городок. У него возникло странное ощущение, что все происходящее с ними уже случалось – их разговор, состояние, мысли сотканы из маленьких фрагментов прежних разговоров и встреч. Из этого чувства вырастала ложная уверенность, что их отношения, пережившие кризисы, разлуки, непонимание, не заканчиваются, не могут просто так оборваться. Он поморщился от своей податливости, которая подталкивала оставить приоткрытую дверь, когда требовалось проявить твердость. И, чувствуя сосущую тоску расставания, подумал, что эти годы всегда будут прочно связаны с Тамарой. Забудется многое, а она останется. И этот дом, тишина той первой ночи, освещенной северным сиянием, тоже останутся по воле неизвестной силы, молчаливо, с лукавой усмешкой взирающей из холодной темноты Вселенной.
Вошла Тамара с маленьким подносом, на котором стояли чашки и кофейник. Подозрительно оглядела его понурую позу. Он, боясь выдать свое состояние, выпрямился, глубоко вздохнул, подвигая к себе дымящуюся терпким ароматом чашку, подумав, что, даже если он попытается внушить сомнения в том, что произошло между ними, он никогда не сможет обмануть свою память.
– Ты прав. – Тамара, не поднимая глаз, глядела в чашку, поглаживая ее пальцами с бледно-розовым маникюром. – После неожиданной влюбленности нас что-то сдерживало… наверное, ты прав, – повторила она с виноватой улыбкой. – Каждый хотел своего, но я ни от чего не отказываюсь, не хочу забывать, даже если будет грустно.
Он не знал, что ответить, слова казались неуместными, и тут спасительно звякнул телефон. Тамара подняла трубку, глаза ее остановились на Перелыгине. Звонил Градов, Перелыгин знал это и покивал Тамаре головой.
– Олег Олегович вас ждут-с. – Тамара нервно засмеялась, пожимая плечами. – Он ходит вокруг, будто хищная рыба.
– Все просто. – Перелыгин посмотрел на часы, взял со стола так и не прикуренную сигарету, щелкнул зажигалкой – его уход не должен походить на поспешное бегство. – Я сказал, что буду у тебя. Есть важный разговор.
– У него все разговоры важные. – Сдерживая себя, Тамара прошлась по комнате. – Почему он не хочет здесь поговорить? – Она состроила подозрительную гримасу. – У вас секреты?
– Понятия не имею, что за разговор. – Голос прозвучал убедительно – Перелыгин и сам не знал, зачем понадобился Градову.
Непроизвольно он опять испытал невесть откуда взявшуюся вину. Это стало случаться все чаще и чаще: он чувствовал себя виноватым перед разными людьми – перед Лидой, Мельниковым, Любимцевым, Савичевым, перед Тамарой, даже перед Данилой Вольским. Но в чем его вина перед Тамарой? В том, что оба предпочли тянуть отношения в тупик и он тихо отошел в сторону? Или это были сигналы о неотвратимой расплате за то, что когда-то ему удалось легко изменить свою жизнь – прожить эти годы на воле, в удовольствии узнавания и непроходящего интереса… Он слишком долго купался в своей свободе, был поглощен собой, так, может, его чувство вины – напоминание, что близится время платить?