На первом уровне не оказалось ничего, только подобие выцветших стен, да и снег был сильнее. На втором уровне мне холодно задул в лицо ветер. Стены помещения пронзали пять открытых овальных дверных проемов. Я пересекла мраморный пол и вышла через один из них на кольцо-балкон пальца-башни. Балкон окружала очень высокая балюстрада, ее резной верх возвышался над моей головой на целый фут. Только рослые мужчины или женщины могли смотреть поверх этого кольца на зеленую долину. Я же могла видеть только небо, твердое и ледянисто-голубое, да верхушки гор под ним. Я медленно обошла балкон вокруг. Пол был выложен цветными камнями, красными, коричневыми, зелеными и золотыми, так же, как в разрушенном театре в Ки-уле, однако, узор выглядел более сложным, почти математическим. Я обходила балкон круг за кругом, не сводя глаз с цветной мозаики. Круг за кругом. До меня дошло, как во сне, что я могу ходить здесь вечно, пока не умру. Однако мозаика содержала такое разнообразие перспектив, что мне казалось, будто я пересекаю не одно и то же пространство, а прохожу над водой и вершинами деревьев и красными песками какого-то другого мира…
Спасла меня чайка, летящая в сторону суши. Она пронзительно закричала высоко над башней, словно предупреждая меня, наверное, из-за собственного страха перед этой долиной. Я пришла в чувство, убежала в овальную дверь и стояла в бледной комнате, тяжело дыша. Дура! Ведь я же знала наверняка, что в этом месте будет какая то магия и капканы для ловли всякого мозга и воли. Неужто я уже забила коричневые кости в траве?
Лестница все еще вела вверх, на этот раз прочь от дневного света. Я подошла к ней и начала подниматься. Здесь уже черный мрамор и темнота. И узость. Теперь мои сны стремительно вернулись ко мне, те сны, которые я утратила в Эзланне. Белый мрамор, ведущий к черному, а потом…
Я закричала в неудержимом приступе страха. В темноте я столкнулась лицом к лицу, грудь с грудью с третьим часовым. В отличие от двух других он стоял на ногах, уравновешенный каким-то непостижимым образом, в овальной пасти-двери, у которой кончалась лестница. Никакой возможности обойти, кажется, не представлялось.
— Мир тебе, древний, узнай и пропусти меня, — сказала я.
Мы стояли лицом друг к другу, и он высился надо мной, глядя злобным взглядом из провалов в черепе. И тут на меня накатил гнев, лютый и внезапный.
— Пропусти меня, — прошипела я скелету, словно тот был каким-то солдатом, а я — кошкой-богиней Белой пустыни, и, когда скелет остался на месте, отвесила ему оплеуху. Тот опрокинулся и закувыркался вниз по лестнице, гремя доспехами. У подножья твердый мрамор треснул, и череп в шлеме отделился от позвоночника и откатился прочь с глаз долой. Тут к липкому постоянному страху добавился новый страх. Я знала суеверную важность всех часовых — людей, поставленных караулить до смерти и даже после нее пустующие обители исчезнувших народов. И все же теперь дело сделано и с определенной целью. Я прошла через дверной проем в последнюю комнату башни.
В темноте был источник света. Он мерцал и вспыхивал, и по трем расписанным стенам играло множество разных цветов. Я не могла уделить времени этому свету, так как всем моим вниманием завладела роспись — картины были четкими, невыцветшими, но очень-очень древними, и когда я посмотрела на них, то задрожала всем телом.
На одной из стен картина изображала черную гору. Над ней покоилась пурпурная туча, а под ней лежала спящая женщина. Женщина с очень белым телом и такими же белыми волосами; и у нее не было никакого лица. Вместо него в камень вставили кусок нефрита. На второй стене вновь изображалась нефритовая женщина, одетая в зеленую мантию, оставлявшую обнаженными грудь и руки. Она держала в одной руке золотой бич, в а другой — серебряный жезл. Позади нее стояли трое воинов, одетых так же, как те скелеты, в позолоченные латы и зеленую ткань, с развевающимися под шлемами зелеными перьями. Насколько я видела, они не обладали никаким сходством с Маггуром, Гилтом или Келом; Мазлеком, Слором или Днарлом; Фетлином, Векслом или Пейюаном. На третьей стене женщина представала в последний раз, позади нее — символ заходящего кровавого солнца, а в обеих руках у нее нож, который я так хорошо помнила, — Нож Легкой Смерти, с острием, направленным ей в грудь.
На это я не стану смотреть. Я повернулась к четвертой стене, которую закрывал длинный занавес. Протянув к нему руку, я сорвала его, и за ним стояло широкое золотое ложе, а на нем — белокожая женщина в зеленой мантии с волосами, заплетенными золотом и нефритовыми украшениями, с газовой вуалью на лице. Я не знала, являлась ли она статуей или забальзамированным существом, но я теперь достаточно хорошо знала, в какое место я вошла. Это была гробница. И гробница эта была моей.
Первым побуждением у меня было — упасть на колени, застонать от страха, но любопытство погнало меня дальше. Я нагнулась над созданием, которое столь легко могло быть мной, и стянула газовое покрывало.
Нет, тело это было все же не мое. Я долго глядела на нес во все глаза. Резьба из чего-то прекрасного, однако из этих бледных уст никогда не исходило никаких слов, за этим широким лбом никогда не пробуждалось никакой мысли. Ее закрытые веки походили на дна зеленых листка, упавших на спящее лицо.
— Ты забываешь, — сказала я комнате, — ты забываешь, что я такое. Ты забываешь, что я сделала ради познания самой себя.
И повернулась.
Тут я поняла, откуда исходил свет, благодаря которому я увидела все это. На каменной глыбе — гладкая каменная чаша, а в ней металось и горело яркое пламя. Голос начался с шепота.
— Со — Со — Со…
— Молчи, — сказала я. — Молчи.
Я начала бочком-бочком продвигаться вдоль стен к лестничной шахте.
— Со… Аааа! Со — Карраказ энорр, — прошипел «неголос»у меня в мозгу. Я никогда не слышала в нем такой силы, такого наэлектризованного торжества. — Я Карраказ Бездушный. Я — Я — Я…
— Нет! — закричала я. — Ты ничто.
— Я — это я, я помню. Я помню нашу сделку в месте, называемом людьми Ки-улом, — и то, что мы выполнили ее. Но это все теперь прах. Я помню караванщиков на дороге к Темному Городу и Главного Жреца, и битву под Белханнором. Ты хорошо накормила меня. А теперь ложись и умри. Ты сделала многое.
Казалось, я никак не могла добраться до лестницы. Мои ноги и руки сделались свинцовыми, притягивая меня к полу. Я поползла на животе, волоча себя вперед, прижимая ладони к скользкому полу.
— Умри, — шептал голос. — Сон — смерть. Безмолвие. Покой. Умри. В мире только боль, беды и несчастья. Усни.
Мои руки ухватились за овальный вход-пасть. Мрамор обжигал их, оставляя волдыри. Отверстие, казалось, затянуло паутиной. Я медленно вытолкнула голову наружу сквозь паутину, и это причинило резкую боль. Я больше не чувствовала своего тела, только лицо и руки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});