Когда по толпе пронеслось лихорадочное движение, колокола замолчали. Площадь огласилась воплями:
– Идут! Идут! Это они! Идут!
До всех, находившихся на площади, донеслось громкое пение. Появилась процессия инквизиции. Они шли в строгом порядке, без малейшей давки и суеты. Первым шел инквизитор, отец Карлос Винсенте, в белоснежной рясе, с подобающим случаю скорбным лицом. Следом за ним шел весь персонал инквизиции, вся судейская коллегия, от врача до квалификаторов, включая монахов-свидетелей и епископа. После них шли обычные монахи-доминиканцы, в белоснежных рясах. После монахов шла небольшая процессия в свободных балахонах бело-серого цвета (не рясах). Лица у всех были закрыты зелеными масками, прикрепленными к зеленым капюшонам, полностью скрывавшим голову. Закрытые таким образом, они оставались недоступны для глаз толпы. Они несли в руках зажженные свечи из зеленого воска. Это были родственники инквизиции. Так их называли на официальном протокольном языке. Но на самом деле это были осведомители, грязные доносчики. Чтобы попасть в категорию родственников инквизиции, надо было сдать на смерть не меньше, чем 30 человек. Родственники специально закрывали лица. Если б это было иначе, если б их лица были открыты взорам толпы, никто из них не дожил бы до завтрашнего утра. Тайные, зашифрованные даже для своих близких, родственники имели одну привилегию. Являясь частью Священного судилища, они были неприкосновенны для любого инквизиционного суда.
После доносчиков шли местные монахи-бенедиктинцы, в черных рясах. Они несли зеленые флаги. Зеленый был официальным цветом инквизиции. Чтобы оградить себя от опасности, почти каждый из жителей городка старался либо одеться в зеленое, либо прикрепить к своей одежде зеленый бант, платок или повязку. Толпа была щедро расцвечена всеми оттенками зелени. Даже сама мысль о том, чтобы высказать неприязнь к зеленому цвету, внушала простым людям страх. Все монахи (и доминиканцы, и бенедиктинцы) пели молитву. Это была печальная заупокойная месса с полными торжественности латинскими речитативами. После местных монахов доминиканцы в белом вели осужденных: пятеро женщин, осужденных в то утро на смерть.
Три старухи явно сошли с ума. Монахи буквально волокли их по земле. От страха перед жуткой смертью старые женщины лишились рассудка. Они выли и вырывали седые волосы, царапали лица, смеялись и мяукали…. Зрелище было страшным. Стоящие поблизости поневоле отводили глаза. Четвертая женщина (средних лет), плакала, выла, причитала в голос. По ее лицу беспрестанно текли слезы. Глаза Катерины (пятой из них) были абсолютно сухи. Гордо подняв голову, она спокойно и ровно шла вперед, и по толпе пробежал гнусный шепот:” она-то настоящая ведьма!». Все женщины были облачены в санбенито, но только на голову Катерины одели бумажный колпак. Это был высокий остроконечный колпак, пародия на торжественное убранство епископа, разрисованный языками пламени и уродливыми чертями, испещренный ругательствами: «ведьма, погань, еретичка, мерзость». Так как Катерина единственная из всех находилась в сознании, единственная не высказывала признаков истерики или страха, руки ее были крепко связаны толстой веревкой перед собой. Гордо подняв голову, она шла посреди людского моря, и было ясно, что не различает ни лиц, ни слов.
В узниц, осужденных на смерть, было запрещено что-то бросать. Этот запрет был очень важен для «сотрудников» инквизиции, и введен с единственной целью: оградить служителей и монахов от травм. Камни, брошенные в узниц, могла попасть в кого-то из монахов и причинить травму, а гнилые овощи или дерьмо – запачкать торжественное облачение всего состава инквизиции, готовящегося к праздничному дню. К тому же, казнь всегда была строго организована, никаких отклонений от «протокола» не допускалось – что свидетельствовало о серьезности и мощной силе организаторов. Любой из толпы, бросивший что-либо в узника, подлежал немедленному аресту и инквизиционному суду. К тому же инквизиция всегда играла в демократию и заботливость, подчеркивая, что заботится не только о своих служителях, но и об узниках. Смертников полагалось возводить на костер неповрежденными, раны от пыток тщательно залечивались, а инквизиторы всюду подчеркивали, что они не проливают кровь.
Весь состав инквизиционного трибунала (во главе с инквизитором отцом Карлосом) заняли места на зеленом помосте. Узницы остались стоять на земле, перед самодельным алтарем. Карлос Винсенте, не присев, стоял напротив креста. Стражники построили в ряд арестованных. Каждой женщине (кроме Катерины) в том числе и сумасшедшим старухам, связали руки. Потом всем пятерым одели на шею веревочную петлю, а в связанные руки вставили по горящей зеленой свече. Монахи прекратили петь. На какое-то мгновение на площади воцарилась тишина.
Карлос Винсенте принялся читать приговор по длинному желтоватому пергаменту. Это был нудный, длинный текст, переполненный латинскими церковными терминами. Иногда чтение обвинительного приговора на казнях занимало несколько часов. Голос инквизитора звучал монотонно, но никто из находящихся на площади ни за что не посмел бы смежить глаза. Стража бдительно следила за всем. Осмелившегося на подобную дерзость ожидала участь пятерых узниц.
Катерина, легко поворачивая голову, смотрела по сторонам. Вернее, ее глаза блуждали по сторонам, рассчитывая увидеть что-то очень важное. Возможно, самое важное в ее последние мгновения на земле. Это были последние минуты ее жизни. Последние минуты без страха и без боли. Последние лучи утреннего солнца, упавшие на ее лицо. Последние глотки воздуха. Последний ветер, шевеливший ее волосы. Последний ясный и теплый день, всего лишь несколько последних минут…. Не замечая ничего, глаза ее блуждали по толпе, искали кого-то. Искали явно не лучи солнца. Не думая ни о чем подобном (что значили такие мелочи, как солнечный свет, по сравнению с ее болью) она все искала и искала, пытаясь найти…. Несгибаемая воля отражалась в ее взгляде, глаза отчаянно перебегали с лица на лицо….
Взгляд вдруг превратился в яркую вспышку…. Глаза стали огромны, как судорога боли, а лицо более сияющим и светлым, чем солнечный свет… Глаза Катерины уперлись в неподвижное, бледное лицо маленькой девочки, стоявшей совсем рядом, в нескольких шагах… Ребенка крепко держала за руку пожилая монахиня. По лицу девочки текли слезы. А кулачки были крепко прижаты к губам. Девочка старалась не закричать. Глаза Катерины впились в лицо дочери. Девочка дрожала всем телом, а расширенные зрачки отказывались воспринимать весь ужас происходящего.
Теперь для Катерины весь солнечный свет, весь воздух, весь мир заключались в лице ее дочери. В последние минуты жизни – даже больше, чем целый мир. Губы Катерины дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку, но улыбка не получилась. Слишком много жалости было в ней, слишком много трагедии. Стоящий рядом стражник резко ударил Катерину по лицу, заставив повернуть голову к инквизитору. Девочка дрогнула всем телом, вскрикнула от этого удара…. Все заглушающий голос продолжал читать приговор:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});