Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И когда учитель сказал о том, что как бы далеко мы ни улетели с Земли, от Солнечной системы, от нашей Галактики по прямой, перед нами будут все время возникать новые и новые звезды, я не выдержал. Надо сказать, что к тому времени борьба с богами уже завершилась полной и безоговорочной победой диалектического материализма, но мечтать о межгалактических полетах не осмеливались (по партийным соображениям) даже фантасты. Лишь изредка выходили они за пределы орбиты Марса, кропотливо и неспешно осваивая пояс астероидов.
Так вот… Я не выдержал и поднял руку. Учитель позволил мне высказаться. Дело в том, что у меня с ним были хорошие отношения. Нет, мы не выпивали вместе, об этом и речи идти не могло, хотя я бы и не отказался. Просто, к доске он меня вызывал редко, знал, что школьного учебника, одобренного Самой Передовой в мире партией, мне мало, и что я почитываю запрещенную научно-популярную литературу. В классе я чаще кого-нибудь дополнял с места. Я не был прилежным учеником. Моя классная активность касалась только астрономии, да еще физики.
Я сказал:
— Вряд ли Вселенная бесконечна в пространстве.
Класс замер, предчувствуя небольшое развлечение, а учитель нахмурился. Я взял неверный тон, но не догадывался об этом.
— В каком смысле? — спросил учитель.
— В прямом. — Я пер напролом, нарываясь на неприятность. — Германский астроном Генрих Вильгельм Ольберс высказывал мысль о том, что если бы Вселенная была бесконечной в пространстве и состояла из бесконечного количества звезд, то ночью было бы так же светло, как и днем.
Класс грохнул. Еще с полгода назад я и сам закатился бы диким смехом. Тогда я еще был ярым приверженцем бесконечной Вселенной. Но теперь я уже не мог согласиться с этим неверным и чудовищным предположением. Дело в том, что тогда я еще не знал сомнений, если чья-то мысль нравилась мне. Мир был контрастным, черно-белым, и не имел оттенков.
— Тихо, — сказал учитель, но линейку в руки не взял, — Учения физиков-варваров нам не указ, как требует Самое Передовое в мире учение.
— Но проблема-то существует! — воскликнул я.
— Это, так называемый, пресловутый фотометрический парадокс идеалистической псевдонауки, — пояснил учитель, тем самым настоятельно давая понять мне, что проблема закрыта.
— Не такой уж он и пресловутый, — не сдавался я. — А до Георга Вильгельма Ольберса ту же мысль высказывал швейцарский астроном Ж. Шизо.
Это “Ж.”, конечно же, привело класс в совершеннейший восторг. И я уже понимал: что бы я дальше ни сказал, класс встретит мои слова смехом. Ну, не знал я, не знал, как звали этого Шизо. Может быть, и сам автор подпольной брошюры, в которой я это вычитал, не знал, иначе довел бы до моего сведения почему-то так тщательно скрываемое имя.
— А полное имя этого Ж. Шизо ты, случайно, не знаешь? — спросил учитель, и я сообразил, что он сейчас почему-то заодно с классом. Но ведь он-то должен был знать больше, чем я!
— Нет, не знаю, — обиделся я. — Ж. Шизо и все. Ольберсу было уже под семьдесят, когда он пришел к этой мысли.
— Чокнулся! — крикнул Межеумович. — Ольберс твой от старости чокнулся!
В то время мы с Межеумовичем были ровесниками. Стать диалектическим материалистом ему и в голову еще не приходило, потому что он был “круглым” двоечником, Но вот мысль “чё делать?” его долбила постоянно. И Даздраперма училась в нашем классе, правда, тогда еще не брилась и говорила мягким баритоном. Приятный на ощупь пушок окаймлял ее губы и подбородок. Эта-то только и долдонила о том, что станет фотомоделью.
— А почему же тогда ночью темно?! — спросил я, тоже срываясь на крик.
— Потому что тучи и дождь идет!
— Потому что Солнца нету!
— Потому что ночь!
— Потому что ночью должно быть темно!
Оказалось, что все они, кроме меня, знали, почему ночью темно. Но я-то знал и то, над чем они не задумывались. Да и надо многим ли задумывался я сам? Астрономией увлекался! Тайна Пространства и Времени манила меня! А мир, который окружал меня, был прост, понятен и правилен и еще не вызывал вопросов.
— Если звезд во Вселенной бесконечно много, — сказал я, — то в любой точке нашего неба светимость должна быть равна светимости Солнца.
— Но ведь звезды далеко, — сказал учитель, и в его голосе мне почудился какой-то страх, боязнь чего-то, во всяком случае.
— Ну и что, что далеко? Их ведь бесконечно много! Угловые размеры звезд уменьшаются пропорционально квадрату расстояния до них и именно в такой же пропорции уменьшается их яркость. Поэтому любой участок неба должен быть сплошь усыпан звездами и иметь ослепительную яркость.
Класс уже не хохотал.
— И свет этого ослепительного неба должен испепелить все живое на Земле, высушить Срединное Сибирское море и реку Океан!
— Вот дает, мракобес… — сказал Межеумович ошеломленно.
— Более того, от такого жара должна испариться сама Земля. Вообще планеты не могут в этом случае существовать! Одни солнца, звезды…
— Ну, если в твоей Вселенной так жарко, — сказал учитель, — то и звезды вполне могут испариться.
— И звезды! — бездумно согласился я и замолчал. О звездах я раньше как-то не думал.
— Тогда и ослепительно светить некому будет, — сказал учитель. — А мы, тем не менее, существуем.
— Это и странно, — ответил я.
— Мы существуем и, следовательно, ты не прав, — тихо, но твердо сказал учитель.
— Да в чем же?
— Во Вселенной существуют огромные скопления светонепроницаемой космической пыли, и в бесконечной Вселенной этой пыли должно быть бесконечно много. Она и экранирует свет от далеких звезд.
— А тогда в действие вступает другой парадокс: при наличии во Вселенной бесконечного количества звезд силы тяготения, действующие на любое тело, были бы бесконечно большими.
— Ну и ну! — сказал учитель. — Сам догадался или вычитал?
— Вычитал. А под действием бесконечных сил все тела должны были бы приобрести бесконечное ускорение, и Ваша бесконечная Вселенная должна была бы стянуться в одну точку.
— Страшно, аж жуть! — сказал Межеумович, но его не поддержали.
— Видимо, ты не до конца прочитал книгу, из которой почерпнул столь интересные гипотезы, — сказал учитель. — А ведь еще Карл Вильгельм Людвиг Шарпье, тоже варвар, естественно, сделал попытку устранить оба парадокса на основе, так называемой, иерархической теории строения Вселенной. А до него гипотезы о подобном строении Вселенной выдвигали Иммануил Кант, идеалист и варвар, между прочим, и некий Ламберт. Вселенная, по этой теории, устроена таким образом, что каждая система входит в еще большую, та — в еще большую и так далее, подобно тому, как наша школьная партийная ячейка входит в районную организацию, а районная — в городскую. И так до бесконечности. И при наличии определенных соотношений между расстояниями этих систем никаких парадоксов не возникает. Расстояния между метагалактиками во много тысяч, а может быть, и миллионов раз превосходят расстояния между галактиками в одной Метагалактике. То есть, чем больший объем Вселенной мы берем, тем Вселенная, как бы, пустее, как и в Самой Передовой в мире партии. Звезды не распределены во Вселенной равномерно. В этом была ошибка варваров и Ольберса и Зеелигера. Ты, конечно, знаешь, что гравитационный парадокс придумал Зеелигер?
— Ничего он не придумывал, — сказал я. — Он его открыл.
— Открыл? А Карл Вильгельм Людвиг Шарпье, из варваров, открыл, что масса системы, а, значит, и светимость, возрастают гораздо меньше, чем объем, занимаемый системой. Понимаешь?
— Нет, — сказал я. — Не понимаю. — С гипотезой Шарпье я ведь, действительно, не был знаком. И черт меня дернул вылезти с этими парадоксами! Надо было сначала все изучить, как следует, а уж потом…
— Что тебе еще не понятно?
— Я не понимаю, как Вселенная может быть пустой?
— Что значит — пустой?
— Ведь, по-вашему, чем больший объем пространства мы возьмем, тем меньше в нем плотность вещества. А в бесконечной Вселенной плотность будет равна нулю. В этой Вселенной не будет материи…
— Ну, знаешь ли! Так и до поповщины докатиться можно… Зайди ко мне…
— Не хочу я жить в вашей пустой Вселенной! — заявил я.
— … когда захочешь…
Слухи о том, что я уничтожил Вселенную, разнеслись по всей школе. И хотя толком никто не знал, что такое — эта самая материя, все, начиная с Межеумовича и кончая директором школы, были убеждены, что уничтожить ее нельзя. На меня показывали пальцем и смеялись. Даздраперма так даже предложила немедленно жениться на ней в закутке со спортивными матами. Но тут прозвенел звонок на очередной урок, и я был спасен.
- Безвременье - Виктор Колупаев - Социально-психологическая
- Иллюзия - Хью Хауи - Социально-психологическая
- Дотянуться до секвой - Арсений Боков - Путешествия и география / Русская классическая проза / Социально-психологическая