— Ваше величество, — с новым вздохом произнесла Мария Антуанетта, — я не надеюсь больше ни на что, но, — прибавила она твердым голосом, — я и не боюсь ничего более. Пусть надо мной разразится самое худшее; я встречу его вооруженной.
Тут отворилась боковая дверь, вошла Кампан и доложила:
— Ваше величество, множество дам из Сэн-Жерменского предместья собрались в малом приемном зале и желают изъявить вам свое нижайшее почтение.
— Я тотчас приму их, — почти радостно воскликнула Мария Антуанетта. — Вот видите, мой супруг, несчастье имеет свои утешительные стороны! Эти дамы из Сэн-Жерменского предместья раньше не жаловали меня: они не могли простить мне то, что я — австриячка. Сегодня же они почувствовали, что я — королева Франции и принадлежу к ним. Простите, ваше величество, что я оставляю вас, — И она удалилась поспешными, легкими шагами.
Король проводил ее грустным взором и пробормотал:
— Бедная королева, как мало ее понимают, как злобно клевещут на нее, а я не могу ничего изменить и должен мириться с этим!
С тяжелым вздохом, похожим на стон, он опустился в кресло, чтобы углубиться в ужасные воспоминания. Легкое прикосновение к его руке вывело его из задумчивости. Пред ним стоял дофин и серьезно смотрел на отца своими большими голубыми глазами.
— Ах, это ты, мой маленький Людовик Карл? — сказал государь, кивнув ему головой. — Что тебе надо от меня, дитя мое?
— Папа-король, — несмело ответил мальчик, — я хочу спросить тебя о чем-то очень важном.
— Очень важном? — повторил король. — Ну, посмотрим, в чем дело. Говори!
— Ваше величество, — глубокомысленно заговорил малолетний дофин, — госпожа де Турзель сказала мне однажды, что я должен очень любить французский народ и быть со всеми ласковым, потому что французский народ очень любит моих папу-короля и маму-королеву, и за это я должен выказывать ему свою признательность. Как же это вышло, государь, что народ рассердился на вас и совсем не любит моей мамы? Что такое сделали вы оба, из-за чего народ пришел в гнев? Ведь мне говорили, что народ — это подданные вашего величества, обязанные повиноваться вам и почитать вас. Между тем вчера эти ваши подданные вовсе не были послушны и почтительны. Как же это могло выйти, папа?
Король привлек маленького принца к себе на колени и, обняв его хрупкую фигурку, произнес:
— Я сейчас объясню тебе это, сын мой, слушай хорошенько!
— Я слушаю внимательно, ваше величество, — с живостью подхватил принц, — по крайней мере, хоть я буду покорным подданным моего короля, так как аббат Даву внушил мне, что я не что иное, как подданный вашего величества и обязан, в качестве сына и подданного, служить добрым примером французскому народу в том, как надо любить короля и повиноваться ему. И я очень люблю вас, папа, и веду себя послушно, насколько могу, но мне кажется, что мой добрый пример не действует на прочих подданных. Отчего же это, папа-король?
— Оттого, сын мой, — ответил Людовик, — что нашлись злые люди, которые сказали народу, будто я не люблю его. Нам пришлось вести большие войны, а войны стоят больших денег. Поэтому я потребовал их от своего народа, как это делали всегда мои предки.
— Боже мой, — подхватил дофин, — зачем же ты, папа, сделал это? Отчего ты не взял моего кошелька, чтобы заплатить оттуда? Ведь ты знаешь, что он ежедневно наполняется новенькими блестящими франками и… Впрочем, — перебил сам себя мальчик, — тогда не осталось бы ничего для бедных детей, которых я всегда оделяю на прогулке. Ах, этих бедняжек так много, что мой кошелек всегда пуст при моем возвращении домой, хотя я даю каждому ребенку не больше жалкого франка. Так у твоего народа есть деньги, папа, больше денег, чем у тебя самого?
— Дитя мое, короли получают все от своего народа, но зато и отдают ему в свою очередь все, что имеют. Король — поставленный Богом властелин и повелитель своего народа, которому народ обязан воздавать почести, оказывать повиновение, а также платить подати. Таким образом, когда королю понадобятся деньги, он вправе требовать их от своих подданных, налагая на них подати, или, как говорят, «налоги». Понимаешь ли ты меня?
— Конечно, папа, — воскликнул ребенок, слушавший отца, притаив дыхание и не спуская с него взора своих больших глаз, — Я все хорошо понимаю, только это мне не нравится. По-моему, если ты — король, то тебе и должно все принадлежать, и у короля должны быть все деньги, чтобы он мог давать их своим подданным. Пусть они просят у него, а не он у них.
— В прежние более счастливые времена так оно и было, — со вздохом произнес король. — Но некоторые короли злоупотребляли своим могуществом и властью, и из-за этого их ограничили, так что король не может больше тратить деньги без согласия народа.
— А разве ты истратил их, папа, не посоветовавшись с народом? Не из-за того ли он пришел вчера в Версаль и так сердился, так ужасно сердился? Значит, те злые люди и были «народ», не правда ли?
— Нет, сын мой, — возразил Людовик, — надеюсь, то был не народ. Кроме того, народ не имеет права являться ко мне таким образом, толпами, но должен говорить со мною через своих представителей. Представителей же народа я сам созвал к себе; это — национальное собрание, заседавшее в Версале. Я потребовал от них денег на расходы, которые должен сделать для народа, но они потребовали от меня таких вещей, которые я не могу дозволить ни за себя, ни за тебя, мой сын и будущий преемник. После моего отказа явились злые люди и взволновали народ и внушили ему, что я не