– Вот именно, – согласился он, приходя в себя. – Я не мог этого знать. Откуда взялось это акционерное общество?
– Не важно. Их представительство находится на Каймановых островах в Карибском море.
Акмаль поражался, откуда у этой маленькой женщины такое сверхъестественное самообладание. Может быть, ей просто нечего было терять?
– С акциями все в порядке? – полувопросительно сказал он.
– Высоко котируются на нью-йоркской бирже. – Она уже проверила последние сводки.
– Как тебе удалось заполучить полномочия на ведение переговоров? – Эта чертова баба не переставала его удивлять.
– Это уж мое дело, – сухо ответила она.
– Ну, конечно, – кивнул Акмаль, делая хорошую мину при очень скверной игре, суть которой от него ускользала. – Можем попробовать, – решился он. – Во что мне обойдется твое посредничество?
– В половину контрольного пакета акций «Ай-Би-Би», – произнесла она тем же безучастно-вежливым тоном, как будто речь шла о светских новостях.
Омар поглядел на нее так, словно видел впервые.
– Сто миллионов долларов? – Его лицо выдавало смятение. – Ты шутишь, – он попытался улыбнуться. – С какой стати я должен выложить сто миллионов долларов за дело, которое касается только меня?
Франсуаза едва заметно наклонилась вперед, ослепив его леденящей кровь улыбкой.
– Потому что мне известно все то же, что и тебе, – принялась она перечислять с пугающим хладнокровием. – Мне известно, что Асквинда умирает, возможно, он уже мертв. Мне известно, что контрольный пакет акций «Ай-Би-Би» пуст, потому что участь Бурхваны решена. И если твои покровители узнают, что ты творишь у них за спиной, они сотрут тебя в порошок. Это мне тоже известно. Мне продолжать или уже хватит?
Акмаль был загнан в угол. Зря он ей доверился, но теперь жалеть об этом было уже поздно.
– Хватит, – взмолился он, чувствуя, как ее слова ядом гадюки проникают ему в кровь, – ты меня убедила. В конце концов, половина от двухсот миллионов – это тоже не кот наплакал. Отдаю тебе должное, – Акмаль весьма неуклюже поклонился. – Где и когда мы заключаем сделку?
Они вышли на финишную прямую.
– В представительстве фирмы на Каймановых островах или на борту яхты «Сорейя». Это не проблема.
– Когда? – спросил Акмаль.
– Хоть завтра.
– А документы?
– Я доставлю их сюда и положу тебе на подпись, как только цюрихский «Лой-Банк» подтвердит поступление на секретный счет, номер которого я тебе сообщу, моих ста миллионов долларов.
Омар Акмаль вскочил на ноги.
– Наглая потаскуха! – завопил он. – Ты требуешь предоплаты?!
– Я вижу, ты ухватил самую суть дела, – любезно улыбнулась она. – Я женщина практичная и знаю, что ты не остановишься ни перед чем. Если бы я дала тебе довести дело до конца, уж ты бы сумел меня надуть или подставить. А может быть, и убрать. Я ошибаюсь?
– Ты думаешь, это шутки – найти в одночасье сто миллионов долларов? – он опять готов был торговаться. Выбора у него не было.
– Для кого угодно это было бы неподъемным делом, – проворковала она сдобным голоском, – но только не для всемогущего Омара Акмаля.
Он проиграл сражение, но не хотел проиграть войну.
– Как ты думаешь, ситуация в Бурхване продержится еще дней пять-шесть?
– Но не больше, – улыбнулась она.
Акмаль поглядел на нее с ненавистью.
– Через три дня здесь, в этот же час, со всеми документами. – Это была полная капитуляция.
Тем временем он еще раз все проверит и встретится со своими адвокатами. Чтобы собрать сто миллионов долларов, ему придется залезть по уши в долги.
Франсуаза Бланден поднялась и вышла, одарив его на прощание еще одной замогильной улыбкой.
НЕЗНАКОМЕЦ
– Gruss Gott [88], – добродушно приветствовали его незнакомые люди в коротких кожаных штанах и клетчатых рубашках с рюкзаками за спиной.
– Грюс готт, – научился отвечать Микеле Фьюмара, успевший вдоль и поперек исходить зеленый оазис от плато, на котором стояла гостиница, до лесных сторожек у Бэрен-Бад и горного перевала.
Микеле воспринимал ежедневные слова привета, сопровождаемые неизменными простодушными улыбками, с чувством благодарности, к которому примешивалась скука. Что бы ни означало это приветствие, оно, несомненно, было искренним и благожелательным.
Служащие канатной дороги и персонал гостиницы смотрели на него как на дорогого гостя.
Микеле спрашивал себя, что находят эти светловолосые, белокожие и краснощекие люди со вздутыми от пива животами в лазанье по козьим тропам, в экскурсиях к альпийским лугам, дальним мызам и горным источникам.
По вечерам они собирались веселой галдящей толпой на станции канатной дороги, падая с ног от усталости, и спускались в долину, предвкушая завтрашнее путешествие в обратном направлении по тому же маршруту в поисках высокогорных цветов и иллюзии свободы.
Подобный способ развлечения был за пределами его понимания. В его родных местах люди тоже уставали до упаду, но им приходилось тяжко трудиться, чтобы вырвать у скудной земли средства выживания.
Бармен в отеле «Вигилийох», немногословный фриулиец, безуспешно пытался объяснить ему суть дела:
– Они туристы. Проводят тут отпуск.
– Тем более им следовало бы отдыхать. – Сколько он ни старался, ему не дано было понять.
Каждый вечер он звонил в Пьяцца-Армерину с отчетом о прошедшем дне. Ему было дано поручение, которое он старался исполнить честно и добросовестно, искренне желая, чтобы вся эта история поскорее закончилась. Но случилось нечто непонятное: он уже предчувствовал, что по завершении операции вернется домой с привкусом горечи, возникавшей при одной мысли о расставании с малюткой Розалией.
Эта смугляночка с приятным неаполитанским акцентом, большими и печальными бархатистыми глазами, чужая, как и он, в краю веселых улыбок, хорового пения, массовых возлияний и горных походов, стала для него чем-то большим, чем просто объект наблюдения. Ее худенькая, как у подростка, фигурка, проницательный и грустный взгляд много перестрадавшей женщины, ее невинная улыбка будили в нем нежность, желание защитить ее, приласкать, неодолимое стремление быть с ней рядом и долго, бесконечно долго глядеть ей в глаза, не говоря ни слова.
Розалия приходила вместе с Карин по утрам, когда первые лучи солнца начинали золотить гостиничную террасу со столиками для завтрака. Фрау Мартина с материнской заботой подавала им толстые ломти местного пахучего черного хлеба, намазанные маслом с медом или вареньем. Они пили некрепкий светлый кофе с молоком, к которому отдельно подавали в кувшинчике еще и сливки.
Они ели все вместе, и временами Розалия бросала на Микеле взгляды, приводившие его в замешательство, пока Карин и фрау Мартина, то и дело посмеиваясь, обменивались фразами на непонятном языке.