смеха. Остальные, все еще бродившие вокруг в поисках разбросанных бисквитов, смеялись вверх и вниз по шкале». Для Гиббса «Эти танцовщицы ... были похожи на веселых дам из «Декамерона», окруженных чумой».
Это была Казань. В Москве в актерском составе экстравагантных персонажей была американская танцовщица Айседора Дункан. Не новичок в России, Дункан танцевала там в три отдельных визита до революции. Она прибыла в Советскую Россию в июле 1921 года, осудив западный капитализм и объявив о своем намерении основать собственную школу танцев — «большую школу нового типа», по словам Луначарского, комиссара просвещения.
Луначарский, который был покровителем Айседоры в советском истеблишменте и направил ей приглашение в Москву, был одним из первых, кто понял, что она прибыла в большевистскую Россию на год позже. Ее идея создать поддерживаемую правительством школу танцев, достаточно большую, чтобы принять тысячу учеников, столкнулась с новыми финансовыми реалиями НЭПа — другими словами, с теми самыми капиталистическими принципами, которые, как она думала, она оставила позади. Подавленная упадком революционного энтузиазма, «товарищ» Дункан, как она настаивала на том, чтобы ее называли, открыто осудила «буржуазные» методы советских коммунистов. Луначарский был мягким критиком: «В настоящее время Дункан переживает фазу довольно воинствующего коммунизма, который иногда невольно вызывает у нас улыбку».
Айседора тоже пришла потанцевать. Она сочинила две новые работы к этюдам Скрябина, которые, как говорят, «заряжены жалостью и ужасом» и вдохновлены массовым голодом. Она исполнила свой скандальный «Марш славян», в котором, по словам западного критика, использовалась «аллегория русского рабочего, пытающегося освободиться от цепей и царской пяты, в качестве аккомпанемента к Шестой симфонии Чайковского». Таким образом, она придала гимну монархии революционное звучание, и верующим большевикам, наблюдавшим за ней на сцене Большого театра, казалось, это понравилось. Среди множества непроверяемых и неправдоподобных историй, связанных с пребыванием Айседоры в России, есть одна, в которой Ленин на этом представлении поднимается в своей ложе под аплодисменты и выкрикивает: «Браво, браво, мисс Дункан» — очевидно, не понимая несгибаемой ортодоксальности «товарища Дункан».
В 1921 году ей было сорок четыре года, и на фотографиях она выглядит довольно полной как в лицо, так и в других местах. Хотя Дункан была в расцвете сил, она по-прежнему предпочитала выступать в минималистичной одежде. Максим Горький наблюдал, как Айседора танцевала на званом обеде в квартире Алексея Толстого в Берлине в 1922 году, после того как она поела и выпила водки. Возможно, и в этом случае ее движения должны были представлять борьбу сил добра со злом, но Горькому они показались «изображающими борьбу между весом возраста Дункан и скованностью ее тела, избалованного славой и любовью».
За время своего недолгого пребывания в России Айседора дала о себе знать на московской светской сцене. Ее дом был убежищем для «разношерстной компании русской богемы», и его часто посещали иностранные журналисты, такие как Уолтер Дюранти. Эта среда уже процветала, когда Айседора влюбилась в Сергея Есенина, подвижного двадцатишестилетнего поэта-крестьянина, который вращался в толпе имажинистов и других художников-авангардистов того времени. Куда бы он ни приезжал, заседания всегда были оживленными и часто скандальными. Есенин не говорил ни слова на иностранном языке, а Айседора очень плохо знала русский. Но, как это часто случается с такими людьми, они говорили на языке друг друга. Время, проведенное ими вместе в Советской России и за ее пределами, было бурным. Алкоголь сделал Есенина буйным, и он пил много и часто, что, вероятно, стало причиной его насильственного конца: в 1925 году он покончил с собой в ленинградском отеле «Англетер», ныне являющемся частью отеля «Астория».
Дункан и Есенин поженились в мае 1922 года и улетели в Берлин, совершив турне по Европе, а затем по Соединенным Штатам, где непонятый поэт вел себя удивительно как современный рок-музыкант в дороге, разрушая гостиничные номера и вступая в яростные конфронтации с прессой. Айседора скандалила по-своему на сцене, где во время своих выступлений произносила короткие речи, выражающие ее поддержку большевизму в России. Она также выступала за свободное искусство. В Бостонском симфоническом зале цитировались ее слова: «Я бы предпочла танцевать полностью обнаженной, чем выставлять себя напоказ в полуодетом виде, как это делают сегодня многие женщины на улицах Америки. Нагота — это правда, это красота, это искусство».
Согласно сообщению одной газеты, Айседора затем «разорвала тунику, обнажив одну грудь». В других версиях говорилось, что она разделась догола, что невероятно. Что бы она ни разоблачила, было сказано, что «правильные» бостонцы покинули зал под аплодисменты студентов Гарварда. Мэр Керли запретил Дункан въезжать в Бостон «до тех пор, пока я мэр».
Такие подробности были достоверно сообщены в «Russian Unit Record», включая «сильный синяк под глазом», который Есенин якобы поставил ей перед отъездом из Америки. «Рекорд» оправдал свое освещение тем, что, находясь в Москве, Дункан была «знакома со многими американскими сотрудниками». Неудивительно, что ассоциация была основана на АРА food.
Когда в октябре 1921 года открылась московская школа Айседоры, несмотря на то, что это было гораздо более скромное мероприятие, чем планировалось изначально, оно сразу же столкнулось с проблемами финансирования. В здании не было отопления, и танцоров почти не кормили. Государственная поддержка была минимальной и иссякала. В мемуарах Луначарский вспоминал тяжелое положение Айседоры и выражал сожаление по поводу того, что «мы могли только платонически поблагодарить ее, оказать ей ничтожную помощь и в конце, печально пожав плечами, сказать ей, что наше время было слишком суровым для таких проблем».
Однако в ноябре Айседора смогла объявить на страницах «Известий» об обещании АРА обеспечить ее студентов едой и одеждой. Возможно, это не совпадение, что примерно в это же время, на День благодарения, Айседора танцевала в бальном зале «Розового дома». Элвин Блумквист приехал из Симбирска, чтобы передохнуть в Москве, и был удивлен, обнаружив «нашу собственную Айседору, которая попирала Адамсов в Бостоне», исполняющую «Танец разъяренного пролетариата» и «Танец Нисхождения разума» для американского персонала. Один из этих бостонских брахманов, Кулидж, написал своему отцу, что еще до Дня Благодарения счел Айседору «чересчур очевидной» — аккуратный, хотя и непреднамеренный, двойной смысл.
Один американец позже вспоминал об этом празднике как о «веселой праздничной ночи». Единственный текущий отчет исходит от Голдера, после Гудрича самого чопорного автора дневников АРА. Сидя в своей комнате в Розовом доме недалеко от главного центра торжеств с ручкой в руке, он, кажется, не может решить, является ли он частью этого легкомыслия или неодобрительным зрителем.
Наша компания офицеров армии АРА решила устроить вечеринку в честь Дня благодарения, и у нас много танцовщиц балета и других женщин в этом роде, и все мужчины и женщины более чем наполовину пьяны, и мы весело проводим время. Я слышу, как играет музыка, и мне хочется спокойно уснуть. Призовой гость — Айседора Дункан, и женщина либо пьяна,