По завершении переговоров Милена повернулась к остальным и коротко кивнула. Лайну с меня как ветром сдуло. Только напоследок снежка заставила испытать глубокий спазм удовольствия — даже не поленилась использовать ради этого имплант. Затем меня, ещё шального от пережитой феерии, подхватили под белы ручки, кое-как застегнули комбинезон, совершенно не заботясь его чистотой, и вытащили в ангар. Спустя пять минут вся стая уже была в воздухе.
— Не совсем понимаю, куда вы так резко сорвались, сёстры, — сказал, поглядывая по сторонам и пытаясь прочесть ответ в обращённых на меня лицах. Но там были самые разные эмоции — от лёгкой грусти и сожаления, до спокойной уверенности и даже радости. Совершенно нечитаемый эмоциональный фон. Что могло вызвать такой чувственный раздрай у моих кошек?.. Я терялся в догадках.
— Леон, ты хорошо запомнил ту комнату, с прозрачной стеной, где мы спланировали внедрение? — первой нарушила тишину Лайна, и весь её облик был воплощением решимости. И куда только делась недавняя игривость и страсть?
— Да. Во всех подробностях.
— Ты помнишь, как мы вместе с тобой и Мисель пытали того мужчину?
— Такое вряд ли забудется, — неприятные воспоминания, под действием нашей с кошками сексуальной игры, почему-то трансформировались в невольное предвкушение возбуждения и новой игры.
— Помнишь, как мы трахались после?.. Ты, я и Миса?
— Кошка, я не пойму…
— Отвечай на вопрос! Это всё не праздный трёп! — рыкнула рыжая, совершенно разъяряясь от казалось бы безобидного вопроса.
— Да. Я помню, — упрямо сжал губы.
— Ты хорошо запомнил ту комнату, за экраном?
— Да. И комнату, и изображение на голограмме.
— Тебя сегодня ждёт испытание. Тебе предстоит оказаться по другую сторону экрана. На месте того, кого мы пытали. Вместе.
— Что ж, справедливо.
Жестокие слова резанули горечью душевной боли, но, вместе с ними, в сознании родилось понимание. Я откинулся в кресле. На мгновение прикрыл глаза. Когда вновь их открыл, уже был собран и решителен. Кошки вокруг тоже не выглядели подавленными, напротив, их настроение можно было даже назвать приподнятым. Они меня знали — знали, что так легко меня не пронять. И… кажется, даже гордились этим. Гордились моей стальной волей, как частью самих себя.
— Илина сказала — наше боевое слаживание ещё далеко от завершения. Она это имела в виду?
Взгляд Лай метнулся на старшую сестру, только не на ариалу — как можно было бы подумать, — а на другую снежку, Арью. Я последовал примеру рыжей и тоже воззрился на эту матёрую кошку. Та улыбалась — мягко, обволакивающе.
— Мы все через это прошли, Кошак. Каждая из девяти кошек. Как мы можем служить совестью Республики, если сами не испытали… муки? Муки совести?
— Ты ведь можешь оказаться не просто по другую сторону экрана, но и по другую сторону… Экспансии, — весомо припечатала Викера, разрушая зыбкую мягкость слов и мимики многоопытной снежки. — Конечно, никто не ждёт от тебя предательства. Всякая республиканка скажет, что Меч Республики — это живой символ Экспансии, что он просто не способен предать наши надежды и чаяния. И мы, твои сёстры, полностью доверяем тебе. Хотя мы все — совершенно разные, каждая из нас видит в тебе боевого брата. Но однажды перед тобой может встать проблема выбора. Тяжёлого выбора. Осознание, что итогом неверного решения окажется… другая сторона экрана — полезный стимул. Мы все люди, мы все слабы. Я как никто знаю это, потому что дошла до того порога, через который не перейти. Даже наша генетика имеет верхний предел возможностей.
— Меч Республики, — продолжала ариала, дав пару секунд на осмысление сказанного. — Да, именно в таком качестве я сейчас вижу тебя и говорю с тобой. Так вот, ты должен понимать: как бы ни обернулось в будущем дело, кто бы тебя ни соблазнял посулами, ты всё равно будешь с Республикой. Будешь вершить Экспансию. На самом деле у тебя просто нет выбора — у тебя его тем более нет. Если кого-то другого и могут оставить наедине с собственной совестью, то Меч Республики неизменно будет возвращён в Республику. Невзирая ни на какие потери и издержки. Я так думаю. Не уверена, что моё мнение разделяют другие республиканки, особенно — Верховные. Но я чувствую, что так есть. Сейчас они могут говорить и думать что угодно, но когда это случится… если это случится… они признают справедливость моих слов. И вот когда Меч Республики будет возвращён… Как публичным было награждение, так публичным станет и наказание, Кошак. Только стол может стать расплатой за такое эпохальное предательство. Ты должен знать меру ответственности так же, как и меру нашего к тебе доверия. Республиканцы и республиканки верят в тебя. Ты считаешь всех женщин Республики в каком-то смысле своими, и это правильно. Это мотивирует тебя на свершения. Но если вдруг эту веру и этот мотив уравновесит возможность иного выбора, человеческое в тебе должно сказать своё слово. То слабое, загнанное глубоко под спуд жертвенности и готовности служить высоким целям — оно порой вылезает на свет, чтобы сказать последнее слово. Оно может стать тем недостающим зёрнышком на весы интересов Экспансии. А раз так, мы должны использовать её — твою слабость. Живущую до поры на грани сознания, но в ответственный момент способную выйти наружу в виде страха воздаяния. Понимаешь меня, Кошак? Как свою наставницу — понимаешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Хм, как не понять, наставница? Умеешь же ты перевести всё на привычное мне поле философии боевых искусств! За что особенно люблю тебя и уважаю, — на душе вдруг стало легко и приятно. Перед внутренним взором пронеслись истины, затверженные ещё первым учителем: оружием может быть всё, даже страх. Свой собственный страх.
— Всё это правильно и хорошо, Кошак, — вступила в разговор Мисель. — Только есть ещё одно, о чём сёстры не спешат говорить. Я скажу. Ты ведь мне веришь? А, Кошак?
— Да, Миса. Верю. Абсолютно. Говори.
— Это с тобой сделаем мы. Твои боевые сёстры. Так нужно.
— Я доверяю вам. Я полностью ваш, в ваших когтях.
— Это хорошо, кот. Потому что там, на столе, в Ордене, у тебя не будет пелены. Мечницы её заблокируют. С помощью мощного аккумулятора полей просто не дадут ей набрать нужную для противодействия силу и концентрацию.
Последние слова прошли мимо моего сознания. Хватило одного выражения «У тебя не будет пелены», после которого я буквально закаменел. Казалось, даже сердце пропустило удар. С пеленой мы уже давно срослись, и ощутить себя без неё — это ощутить себя даже не голым, а лишённым руки или головы, или ещё чего, не менее важного. Признаюсь, мне даже в голову не могло прийти, что что-то способно её лишить — лишить того, что защищало всегда и везде, что позволяло надеяться на благополучный исход в самой безнадёжной ситуации. Пелена дарила ощущение защищённости и женщинам рядом со мной. Достаточно вспомнить променад с Валери по планетам-свалкам Литании. А уж в Республике без пелены… Сложно с чем-то сравнить ту степень беспомощности, какую во мне неминуемо породит отсутствие последнего рубежа обороны от бешеных республиканок. Даже для ситуации с Мирой в конечном счёте именно пелена стала решающим фактором.
— Ты сказал, что доверяешь мне, — с ноткой укора напомнила Миса.
И её слова теперь прозвучали как-то по-новому. Особенно весомо. Вот, оказывается, что имела в виду кошка, задавая свой вопрос в самом начале… С другой стороны…
— А ничего и не изменилось, Миска. Пусть будет так. Такое испытание даже лучше — оно сразу проявит суть. Но… признаюсь, теперь меня изрядно потряхивает. И вовсе не от недоверия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Предвкушаешь?.. — подалась вперёд эта метиллия, проявившая себя невероятно глубоким психологом. Далеко не в первый раз, между прочим.
— Да. Оказаться полностью в вашей власти… Есть в этом что-то будоражащее кровь… Но и не страх — скорее, предвкушение чего-то… доселе неведомого.
— После ты ощутишь меня на столе, — с хищной улыбкой добила тогда эта безбашенная.