Читать интересную книгу Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Зиновьев согласовал резолюцию Ленинградской областной организации с Политбюро, а Бухарин «признал» ошибочность своего лозунга «Обогащайтесь!», который так травмировал нежные революционные души Зиновьева, Каменева и Крупской.

* * *

Отказ Бухарина от совершенно естественного для любой нормальной страны лозунга означал не только известную капитуляцию самого Николая Ивановича, но и, как это ни прискорбно, крах всей аграрной политики. И именно тогда, осенью 1925 года, были заложены основы той политики, в результате которой был поставлен крест на ленинском плане создания класса цивилизованных кооператоров.

И чтобы лучше понять, почему это случилось, надо посмотреть, что же происходило в это время с тем самым «лицом», каким партия повернулась к деревне. А не происходило ничего хорошего. Для деревни. По той простой причине, что мало было повернуться к ней лицом, надо было еще эту самую деревню знать. Партия деревню так и не узнала, и именно поэтому ее аграрная политика была обречена. С одной стороны, большевики видели экономическую необходимость сделать крестьян богаче, с другой — они так и не смогли удержаться от борьбы с фантомом «кулака», не имея даже точного определения этого понятия.

И именно поэтому все дискуссии в партии о кулацкой опасности основывались на неадекватной классовой модели крестьянства, принятой на вооружение большевиками и свидетельствовавшей скорее о страхе за существование правящей партии, чем о заботе о самой деревне и понимании происходящих в ней реальных социальных процессах.

Ну и само собой разумеется, что взгляд большевиков на деревню с позиции классовой борьбы был совершенно несовместим с политикой развития производительных сил сельского хозяйства. Руководители страны явно переоценивали процесс дифференциации деревни, которая в 1920-е годы все еще находилась в стадии экономического возрождения.

Сыграло свою отрицательную роль и то, что слова «кулак» и «бедняк» использовались партийными лидерами чаще всего как средство политической борьбы, а не как понятия социального анализа. И как это ни печально для руководства страны, крестьяне понимали ситуацию в деревне куда лучше высокопоставленных авторов партийной аграрной политики. «Если при определении кулака, — говорил один из крестьян, очень тонко уловивший противоречие между политикой классовой борьбы и курсом «лицом к деревне», — принимается во внимание мощность хозяйства, то тогда не нужно власти писать и говорить об улучшении сельского хозяйства в общем, так как известно, что улучшенные формы землепользования делают хозяйство мощным».

Однако никто и не собирался прислушиваться к голосу тех самых людей, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор. Страх перед крестьянской контрреволюцией и превращении нэпа экономического в нэп политический направлял дискуссию о социальном расслоении деревни на неверный путь и стал одним из основных мотивов радикального «решения» крестьянского вопроса к концу десятилетия. И в то время как «ленинградская оппозиция» сталинско-бухаринскому руководству продолжала нападки на решения XIV партконференции, расценив их как откровенную поддержку кулака, председатель правительства Рыков всячески защищал аграрную программу партии.

«Строить могучую сеть кооперативных организаций, охватывающих со всех сторон крестьянскую экономику, на одной бедноте, — говорил он, — на разжигании антагонизма между нею и середняками, на обострении классовой борьбы между нею и кулаком, даже самые «ультралевые» деревенские работники, не смогут».

Что же касается выступившего еще в июне вместе с Молотовым и Андреевым против бухаринского лозунга «Обогащайтесь!» Сталина, то он, как всегда, выжидал.

В сентябре состоялся пленум ЦК, посвященный «работе среди деревенской бедноты». Молотов, надо полагать, с подачи Сталина потребовал создания групп бедняков по «совместному с середняками выдвижению кандидатов при перевыборах».

Так, в какой уже раз политика оказалась довлеющей над экономикой. Сталину очень не нравилось, что в сельсоветах первую скрипку стали играть «умные и опытные» кулаки, и он стремился вытеснить их оттуда любой ценой. Потому он и требовал организовать бедноту «для руководящей работы во всех общественных органах деревни, поскольку только она (беднота) считалась «наиболее крепкой опорой коммунистической партии в деревне». Что в конечном счете эту самую деревню и сгубило. Опора на бедноту хороша тогда, когда надо сжигать помещичьи усадьбы и бунтовать. Что же касается строительства, то ничего хорошего от «бедноты» ждать было нельзя.

И уже осенью 1925 года в политике партии явно наметился новый поворот. И как это ни печально, но он стал отнюдь не тем тактическим маневром, с помощью которого партия собиралась «сгладить опасения бедняков и идейных активистов», а пока еще неявным отказом от провозглашенной на XIV партконференции политики «лицом к деревне». Чисто экономические факторы 1924—1925 годов во многом были следствием непродуманной аграрной политики.

Расчет на рекордный урожай 1925 года, который позволил бы совершить за счет экспорта зерна большой скачок в промышленности, не оправдал себя. Из-за дороговизны промышленных товаров крестьяне не спешили продавать хлеб, рассчитывая на увеличение цены. Это привело к значительному замедлению хода хлебозаготовок, в результате чего пришлось вместо запланированного экспорта ввозить хлеб.

Большую роль сыграли и очень низкие по сравнению с частным рынком расценки, по которым кооперативы и госзаготовители расплачивались с крестьянами, что отрицательно отразилось на хлебозаготовках. В конце концов, даже урезанный план оказался невыполненным. Вместо ожидаемой прибыли в 35 миллионов рублей имел место дефицит в 80 миллионов рублей. Надежды на быстрый рост промышленности рухнули, а план Госплана, Рыкова и Каменева был перечеркнут «планом» крестьянина, а также «планом» мирового рынка, основанном на снижающейся цене на хлеб.

Провал заготовительной кампании осенью 1925 года привел к невыполнению аграрной программы. Вместе с тем росло и сопротивление новой крестьянской политике в самой партии, и прежде всего среди деревенских коммунистов, которые после перевыборов потеряли власть, а вместе с нею и теплые места. И именно это самое сопротивление, по всей видимости, во многом повлияло на поворот Сталина к методам военного коммунизма и варварской коллективизации.

Оно и понятно. Новый курс сельские коммунисты встретили в штыки, и уже с осени 1924 года в центр стали поступать сообщения о широком сопротивлении партийных низов новой политике партии в отношении крестьян. Лозунг о свободных выборах без партийного принуждения и о привлечении беспартийных в Советы воспринимался коммунистами провинции с обидой, а порою и с озлоблением: за что кровь проливали?

А работники Курского укома прямо писали, что позиция ЦК в отношении «свободных» выборов и вовлечения беспартийных неправильна: «Так, выполняя директиву ЦК, мы не удержим за собой руководства в Советах». Да и в самом ЦК открыто признавали, что после объявления нового курса среди деревенских коммунистов господствовали «угнетение, уныние и растерянность».

Естественно, ведь из всемогущих правителей они превращались в рядовых работников. Ну а сам новый курс означал для многих партийцев, занимавших посты председателей сельсоветов, лишение их средств к существованию, не говоря уже о потере власти и привилегий.

Значительная часть сельских коммунистов воспринимала новую политику как «поворот лицом к кулаку», и особенно была недовольна постановлениями об аренде и наемном труде. Сыграла свою роль и извечная российская неразбериха, следствием которой явилось отсутствие нормальной координации с центром. И если весной 1925 года ЦК упрекал партийных работников за проведение предвыборной кампании административными методами, то осенью им досталось за то, что они плохо организовывали работу с бедняками.

Большое значение имело и то, что те самые экономические методы, о которых столько говорилось, так и не были предварены в жизнь. И на местах продолжали действовать по старинке, используя чаще всего принудительные меры. Как всегда, в таких случаях перед руководством страны встал извечный российский вопрос: что делать? Повышение закупочных цен способствовало сбыту зерна, однако при этом возникала опасность инфляции и нерентабельности экспорта; снижение же цен вело к уменьшению объема продаж.

Более низкие цены могли улучшить положение государственных заготовителей и кооперативов по сравнению с частниками. Повышение прямых налогов увеличило бы сбыт и уменьшило трудности заготовок, но эта мера противоречила принятой осенью 1924 года политической линии по отношению к крестьянству. Каменев видел основную причину провала заготовок в сокрытии хлеба зажиточными крестьянами, в так называемой забастовке кулаков. В своем заявлении он опирался на июньские данные ЦСУ, согласно которым 12% богатых крестьян владели 33% всего хлеба и 54% — его излишками, которые они скрывали от рынка.