Когда на следующий день я рассказал великим княжнам об этом случае, они долго над ним смеялись, но и много жалели «несчастную больную». Их любовь к людям ведь и всегда главным образом основывалась на жалости. Я убежден, что подлинная Анастасия Николаевна пожалела бы и эту свою иностранную самозванку.
27 марта 1927 г. Оберстдорф, Аллген.
P. S. После моего возвращения из Зееона я получил еще несколько писем от герцога Г. Н. Лейхтенбергского, в которых он мне сообщал, что больная все еще продолжала волноваться после моего отъезда. Видимо, она «ломала себе голову», чтобы «допытаться, кто бы я такой мог быть». Так как вскоре она узнала от Т. Е. Боткиной-Мельник, что я раньше был адъютантом великого князя Михаила Александровича, то ее больное воображение сейчас же заработало в связи с этим именем брата государя, и она объявила окружающим, что у нее имеется давнишнее письмо к ней от великого князя – прием необычайно опасный для здоровой, испытанной авантюристки и почти естественный для лица, находящегося под самовнушением. После тщательных расспросов, конечно, оказалось, что никакого письма у нее нет и никогда не было. Великий князь, в мою бытность при нем, никогда не писал писем дочерям государя, а в последние годы Михаил Александрович из-за своей женитьбы, к сожалению, держался совсем вдали от семьи государя…
28 апреля 1927 г. Оберстдорф. Аллген.
2 августа 1928 года
После моего посещения Зееона вплоть до сегодняшнего дня мне приходилось снова много читать об этой полузагадочной девушке, направленной ее покровителями в начале 1928 года для жительства в Америку. Она по-прежнему, к удивлению всех, действительно близко знавших подлинную княжну, продолжала упорно считать себя спасенной великой княжной Анастасией Николаевной. Это, конечно, ее дело, вернее, дело ее болезни и ее вольных или невольных вдохновителей. Но долг и совесть заставляют меня и теперь (то есть после признания больной великим князем Андреем Владимировичем, княгиней Ксенией Георгиевной (дочерью великого князя Георгия Михайловича) и князем Гавриилом Константиновичем) сказать, что она не имеет ничего общего с подлинной великой княжной. Для меня это, безусловно, другое лицо, с разительно непохожею внешностью, а главное, с еще более непохожим внутренним миром.
Оберстдорф, 2.VIII.1928 г.
Каким я знал моего государя и каким знали его другие
Государя императора Николая Александровича и его семью я знал давно, но узнал близко сравнительно недавно, лишь с 1912 года, когда стал его личным флигель-адъютантом.
До этого времени я был очень долго единственным адъютантом его брата великого князя Михаила Александровича, с которым меня связывали ранее самые искренние дружеские чувства, и довольно часто встречался с Его Величеством, но более в официальных случаях или во время очень редких и коротких докладов по делам и по поручению великого князя, когда он бывал в отсутствии за границей.
Я вспоминаю с особенным чувством, как однажды, во время одного из таких докладов, государь, отпуская меня, сказал с улыбкой:
– Я давно хотел сказать вам, Мордвинов, да все забывал, – зачем вы приходите ко мне всегда в мундире и орденах. Пожалуйста, оставьте все это и приходите в следующий раз просто в сюртуке. Вы ведь у нас свой!
Конец 1912 года был связан у меня и у всей нашей семьи с самыми тяжелыми переживаниями и разочарованиями, вызвавшими лично у меня настойчивое желание уйти к отставку – так как именно в этом году мой великий князь неожиданно для всех и в особенности для меня повенчался в сербской церкви, в Вене, с госпожой Вульферт.
С этим, как мне казалось, во всех отношениях неравным, не дающим даже короткого личного счастья браком я примириться не мог.
Продолжая горячо любить великого князя, как брата, я написал ему сердечное прощальное письмо и ушел от него, обещая вернуться лишь тогда, когда он останется один и я буду ему нужен.
Быть может, я был и не прав, поступая таким образом, – кто может судить с уверенностью о счастье, необходимом даже для самого близкого человека?!.
Но мне не хотелось, да я и не мог подделываться к новым условиям моей всегда столь личной службы, а главное, я слишком долго и настойчиво мечтал о совсем другом, каком-то громадном счастье, которого был так достоин мой чистый, доверчивый, с рыцарскою душою Михаил Александрович, и мне было слишком уже тяжело все происшедшее…
Ты была уже достаточно взрослая девочка и, наверное, помнишь, какое гнетущее впечатление на всю нашу семью произвела какая-то неожиданная весть, переданная мне вечером 6 ноября 1912 года по телефону из Петрограда от министра Двора графа Фредерикса, вызывавшего меня для каких-то объяснений по поводу этого запрещенного государем брака.
Помнишь затем, наверное, и слезы мама и бабушки, и мое безграничное отчаяние…
Тебе тогда все это было непонятно: долго еще и потом скрывали от тебя причину нашего горя, и только через три-четыре года, и то не от нас, ты узнала ее.
Ты слишком любила Михаила Александровича за его любовь к тебе и к нашей семье, и нам не хотелось причинять твоему маленькому сердцу после кончины твоих братьев еще новое горе и лишние разочарования: в твоих глазах великий князь должен был оставаться тем, чем был для нас прежде, – нашим другом, и не нам было объяснять тебе те обстоятельства, которые удалили его от нас.
Ты помнишь, как затем я внезапно уехал в Cannes, к великому князю, но не знаешь, что я был послан туда государем с поручением к Михаилу Александровичу, чтобы он, ввиду своей женитьбы, подписал бы отречение от всех своих прав на престол; не знаешь, что Михаил Александрович, под настойчивым настоянием различных, тогда за границей окружавших лиц, от этого отказался, как потом была назначена над ним опека и как, несмотря на настойчивые мои отказы и непреклонное желание выйти в отставку, мне было повелено продолжать и при опеке управлять делами великого князя.
Ты не забыла, наверное, и то, как потом, в марте 1913 года, я подал мое третье или четвертое прошение об отставке и как взамен ее государь назначил меня своим флигель-адъютантом.
Я помню, как тебе понравился тогда мой новый мундир, как ты радовалась со мною, «что я сделался адъютантом самого государя», но ты, наверное, не знаешь до сих пор, как все это произошло и какие чувства наполняли меня в то время.
Когда-нибудь, если уцелеет мой дневник, который тоже будет принадлежать тебе, ты узнаешь все подробности из моей службы как при Михаиле Александровиче, так и при государе, о которых теперь было бы и слишком сложно, и слишком рано еще говорить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});