Перед ней стоял Стойка. Он постарел на четырнадцать лет, минувших с тех пор, как этот самый человек привез Илону в первый ее монастырь. Брови его поседели, морщины испещрили лицо, но голубые глаза и совершенно лысая голова не изменились. Они остались такими же, какими и были в ее памяти, равно как и кивок, который он сделал в знак того, что узнал подругу своего князя, несмотря на то что она тоже очень изменилась.
Илона захлопнула решетку, прижалась к ней лбом и почувствовала, как холодный металл прилипает к ее коже, буквально впиваясь в нее. Все это происходило не во сне. Женщина испытывала настоящую, совершенно реальную боль, совсем не похожую на ту, которую она рисовала себе в мечтаниях.
Хоть монастырь и находился в отдалении, новости все равно приходили сюда рано или поздно. Илона знала, что Влад вернулся в Валахию и победил своего соперника. Хвалу ему воспевали повсюду, в том числе и здесь, в монастыре.
Но совсем недавно, перед тем как разразилась буря, в монастырь пришел дровосек. Он привез дрова и известие о том, что узурпатор Лойота возвращается во главе турецкой армии, а воевода собирается выступить навстречу ему. С той самой минуты она неустанно молилась за него и за себя. Несмотря на все превратности судьбы, в сердце Илоны еще теплилась надежда. Конечно, она понимала, что уже не сможет быть его возлюбленной. Ее знаменитые ярко-каштановые волосы подернула седина, она ходила сутулясь, шрамы изуродовали ее тело. Да и в тех местах, где ран не было, оно обрюзгло и потеряло привлекательность.
Конечно, если бы Влад взглянул на нее теперь, то он не увидел бы той прекрасной наложницы, которой она была когда-то, и даже не узнал бы свой возлюбленной из Тырговиште. Но возлюбленный всегда называл ее своей тихой гаванью, прибежищем своей души. Может, она сгодилась бы ему, окруженному врагами, хотя бы для того, чтобы успокоить, вернуть надежду и уверенность?
Стойка нашел ее! Это могло означать только то, что князь знает, где она находится. Он следил за Илоной, когда она переезжала из монастыря в монастырь, пока окончательно не удалилась от всех тех людей, которые что-то знали о ее прежней жизни. Илона давно уже стала для всех сестрой Василикой. Никто не видел шрамов, нанесенных ей Владом, но сам он помнил о них и о ней.
Женщина глубоко вздохнула, наполнив легкие воздухом, а сердце — внезапно зародившейся надеждой, и знаком показала Кристо, что он может открыть дверь. Старик начал отодвигать засовы, поднял огромную тяжелую щеколду, потом, собравшись с силами, надавил на дверь. Она открылась тяжело, потому что была завалена снегом.
Кристо протянул Илоне горящий факел, но в нем не было никакой необходимости. Полная луна вынырнула из-за тяжелых снежных облаков, висела прямо над ними и хорошо освещала всю округу.
Илона чуть приподняла рясу, нетерпеливо перешагнула через ком снега и подошла к Стойке. Тот поклонился ей, отошел в сторону и указал на ослика, который стоял невдалеке, утопая в снегу едва ли не по самые уши. Сердце женщины бешено забилось, едва она подумала, что могла бы не прийти сюда ночью. Монахиня увидела, что к ослику привязаны все те вещи, которые необходимы для долгой дороги. Да, конечно, у слуги ее князя была насущная, неотложная необходимость прийти сюда.
Потом Илона заметила на спине ослика и еще кое-что. Это был длинный сверток, обмотанный тканью и кожей.
Она сделала шаг, остановилась и прошептала:
— Что?.. Что это?
Стойка прошел мимо нее, откинул край обледеневшей холщовой тряпки. Илона увидела босые ноги, посиневшие, безжизненные, окоченевшие. Перед воротами стояло большое деревянное корыто. Вода в нем покрылась льдом. Женщина села прямо на него. Лед треснул, но выдержал.
— Это он? — негромко спросила она, не поднимая головы, потом вспомнила, что Стойка не может говорить, и взглянула на него.
Он кивнул один раз.
— И он просил… — Илона в волнении проглотила слюну. — Он и в самом деле хотел, чтобы я обмыла и предала земле его тело?
Стойка снова кивнул.
Только теперь она осознала, что ее желание осуществилось, пусть даже таким образом. Ее князь снова нуждался в ней.
— Что ж, я сделаю то, что должна, — сказала монахиня, вытерла слезы и поднялась.
Когда она встала, суставы хрустнули. Женщина почувствовала боль, но не обратила на это никакого внимания и кивнула Стойке, приглашая его пройти в ворота и провезти свою ношу. Он предупреждающе поднял руку, снова указал на ослика, потом подвел ее ближе и опять приподнял край покрывала.
Сначала она увидела руку, левую, ту самую, на которой у него оставалось только четыре пальца. На ней Влад носил перстень Дракона, и ее, конечно же, отрезали именно для того, чтобы снять украшение. Второе открытие оказалось еще страшнее, потому что оно лишило Илону надежды поцеловать Влада в губы перед погребением, пусть даже холодные, неподвижные. У мертвого Дракулы отсутствовала голова. На шее запеклась кровь. Ее было очень много.
— Моя любовь. — Монахиня всхлипнула, положила руку ему на плечо и прикоснулась к шраму, который, как ей казалось, она помнила.
Стойка взял осла под уздцы и ввел его во двор монастыря вместе со страшной ношей.
Теперь она осталась с ним наедине. Стойка ушел так же неожиданно, как и появился, вместе со своим осликом. Монахини узнали о том, что к ним доставили тело человека, который прежде имел какое-то отношение к сестре Василике, и предложили ей свою помощь.
Илона позволила им вскипятить воду в огромном чане, принести его в пустую келью, которая располагалась рядом с поварней, и разорвать несколько простыней на сотню полосок, а потом отослала их прочь. Она так долго мечтала о том, чтобы снова побыть с ним наедине. Теперь у нее появилась такая возможность.
Тело Влада было прежним, но неподвижным и холодным, скованным морозом и смертью. С тех пор как Илона обнимала его в последний раз, прошло пятнадцать лет, и она хорошо знала, как сама изменилась за эти годы. На нем виднелись шрамы, старые, которые Илона помнила, не раз проводила по ним пальцем или скользила языком, и новые, появившиеся уже после того, как они расстались. Жизнь, проведенная в борьбе, в сражениях, оставила отпечатки на его теле. Теперь она закончилась.
Влад лежал, изогнувшись как тот самый лук, из которого он так мастерски стрелял. Смерть навеки оставила его в той позе, в которой он находился, когда осел вез его сюда, и монахиня вынуждена была положить тело на бок. Она обмакнула первую тряпицу в теплую воду, прикоснулась к его окровавленной коже и тихо запела. В Эдирне Илона выучила тысячу различных песен, приятных уху мужчины, но эту узнала не там. Это была дойна из ее детства, из той деревни, где она родилась, народная, жалобная, убаюкивающая.