Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Так там, поди, зерном, а не мукой, торгуют! — возразил подьячий Колесников. — Вон каждый год, как лед сойдет, оттуда по Оке струги с зерном приходят!

Подьячие заговорили о том, сколько выгоды можно получить от торговли зерном. У кого-то сыскался знакомец Клим Антонов из Садовников. Тамошние торговые люди повадились ездить в Орел за зерном и вкладывали в это дело сотни рублей, иные — и до восьми сотен. А бывало, что приведенные в Орел струги уходили оттуда полупустыми и догружались в Орловском уезде, чтобы выгадать на разнице в ценах, хотя и цены-то были невелики, пуд ржи никогда дороже двадцати пяти копеек не обходился.

Стеньке слушать это было скучно. Подьячие, под старость лет прикопив денег, искали, во что бы их вложить, чтобы жить припеваючи. Стенька же не знал, где взять пять алтын на медную сковородку.

Он подождал, пока подьячим не надоест зерно и Колесников с Деревниным не спохватятся, что деловые бумаги лежат без движения, пока они лясы точат. А за это время ему в голову пришла страшная мысль.

— Гаврила Михайлович!..

— Степа! — повысил голос подьячий. — Коли тебе еще какая блажь на ум взбрела, то лучше сразу с государевой службы уходи и становись у ворот с юродивыми милостыньку просить! Уморил ты меня! Сил моих нет!

Это было несправедливо. В тот день Стенька еще ничем отчаянным своего ненаглядного подьячего не озадачивал. Однако если вспомнить все минувшие годы — ох, заслужил Гаврила Михайлович, чтобы его от ярыжки Аксентьева навеки избавили!

Блажь была такова. Не видя связи между Печатным двором и касимовскими жерновами, Стенька предположил, что деревянных грамот может быть две. И в одной — воистину какая-то измена, другая же, к примеру, ведет свое происхождение от тех бирок, на которых безграмотный люд зарубки делает, занимаясь учетом всего, что приходит в хозяйство и уходит из него. Мало ли — додумался какой-нибудь мужичок не палок, а ровных дощечек настругать! Но, с другой стороны, это могло случиться в дремучем захолустье, где каждый клок бумаги на счету, Рудаков же помянул деревянную грамоту, прельщая Нечая московскими диковинами…

— Гаврила Михайлович…

— Говори, — позволил тот. — Но коротко.

— Я разведать хочу про ту жерновную торговлишку! Все равно же по торгу ходить! Я и поспрашиваю!

— Смотри у меня! — пригрозил на всякий случай Деревнин. — Знаешь, что бывает, когда кто за двумя зайцами разом погонится?

— Или когда одним гузном на два стульца сесть норовит? — подсказал Протасьев.

Подьячие и писцы засмеялись.

— Довольно уже, что ту твою затею к исполнению приняли, — тихонько напомнил Деревнин. — Ну, ступай с Богом!

Стенька понесся на торг.

Купцов и сидельцев знакомых у него было пруд пруди. Он направился к хлебной и калачной торговле, обошел все ряды, вызнавал о ценах на муку разного разбора, выспрашивал, откуда мука берется, кто торгует, откуда доставляет, и к концу дня сыскал-таки нужного человека.

— Жернова из Касимова точно этой зимой привозили. Да только никакого купца Рудакова я не знаю! — сказал тот нужный человек. — Есть купец Фока Пелевин, есть Кондратий Петров, есть Киприян Смолка. Коли хочешь, скажу, где проживают.

И пальцами ненавязчиво показал, что за такие сведения платить надобно.

— Спасибо и на этом, — Стенька поклонился.

Казенных денег оплачивать сведения он не имел, а своих было жалко. Опять же — имена с прозваньями он запомнил, теперь и сам до купцов доберется. Память на такое у него была неплохая.

Расставшись с нужным человеком, Стенька постоял несколько, тщетно пытаясь выкинуть из головы все то ненужное о муке, чего он понаслышался. Любопытным ему показалось, что мука тонкого помола дороже еще и потому, что в мешок ее больше влезает, об этом он решил непременно рассказать своей Наталье. Узнал он также и то, что знает всякая женка, которой приходится заниматься печевом: что хлеб из муки тонкого помола пропекается хуже, что эта мука быстрее слеживается, лучше воду впитывает и гораздо скорее портится, чем мука обыкновенная, не такая дорогая.

Мучные подробности за что-то в голове зацепились — Стенька, видать, чересчур тщательно, пряча свою подлинную цель, выспрашивал торговый люд. И потому он не сразу решил, что с наступлением вечера, когда торг заканчивается, можно бы просто-напросто сходить к Ивашке Шепоткину и спросить: а кто еще из купцов, кроме загадочного Рудакова, был в том обозе с жерновами? Касимовские, муромские и прочие Мещерского края леса славились налетчиками, и это была уже не впавшая от голода в отчаяние скоморошья ватага… Стало быть, в обозы сбиваются по двести саней, а то и более. Не вез же тот Рудаков в Москву двести возов жерновов! Были же еще купцы и еще товары!

Но на двор к Ивашке он не попал. То ли семейство спозаранку спать залегло, то ли, натерпевшись от Стеньки и приставов страха, убралось куда подальше. Кобель — и тот молчал, видать, и его с собой увели!

Бредя домой, Стенька соображал: Нечай какие-то решета поминал, про красную касимовскую юфть на сапоги всякий знает, но, чтобы собрать большой обоз, решет и юфти мало. А вот что могло ехать тем обозом, так это соль из Елатьмы! Вот ее купцы должны были везти много!

Положив на следующий день добраться до тех, кто возит соль, он взошел на свое крыльцо и, полагая, что жена ждет с ужином, отворил дверь, неся на лице приветливую улыбку. Но в горнице было темно — Наталья, переделав дела, опять умелась к подружке Домне!

Эта бабья дружба у Стеньки уже в кишках и в печенке сидела. То Домна с двумя младшенькими сидит у Натальи, то Наталья у нее пропадает, и все время подружки лакомятся! Не примешь ведь гостью за пустым столом, нужно выставить сладкое! И не только печеную рябину с медом, которой Наталья с осени запасла достаточно, в сараюшке и в сенях под крышей громадные пучки висели, а всем известно — урожай на рябину морозную зиму предвещает… И не только калиновую кулагу, которую тоже всякая хозяйка сама в печи томила! И не только редьку в патоке собственного изготовления, хотя астраханская арбузная патока тоже сама домой не придет, ее с торга принести надобно!..

Подружки были любительницами пастилы.

С этим лакомством же у них вышло вот какое дело.

Как-то, не на шутку осердившись на торговых людей, продающих пастилу за несусветные деньги, решили Домна с Натальей сами попробовать. Казалось бы, что мудреного? Испеки яблоки, да намни их, да добавь меду, да высуши в печи! Однако вышли бурые лепехи. Первым увидевший это чудо муж Домны, стрелец Мишка Патрикеев, за живот взялся:

— Женка, никак ты в печи корову пасла?!

Лепехи, наводившие на мысли о тех, что остаются после коров на лугу, были немедленно выброшены. Но подружки не унимались. Выяснили многое и даже то, что в коломенскую пастилу для белизны яичный белок добавлять нужно. Еще оказалось, что сушат лакомство на полотне, натянутом на особые рамы. Но совсем подкосила их горькая правда — намятые печеные яблоки нужно сбить с медом добела, и этим занимаются попеременно несколько здоровых мужиков не менее двух суток.

Наталья намекнула Стеньке, что добрые-то хозяева всякий припас сами запасают, не грех и потрудиться, чтобы пастила была не покупная. Уразумев, что от него требуется простоять у кадушки с мутовкой ночь напролет, Стенька возмутился и заорал не своим голосом. Наталья кротко осведомилась — коли он не желает пастилу сбивать, значит, и впредь ее с торгу приносить? Стенька отвечал, что ради треклятой пастилы он губить свою душу не собирается, сколько бы та пастила ни стоила. Вот она и появлялась на столе всякий раз, как Домна в гости приходила…

На ужин Наталья запасла студень говяжий с хреном и хлеб, полакомиться мужу — наконец-то сварила овсяный кисель. Овес уж кис в ведерке у печи, кис, похоже, что и перестоял, но Наталья так сварила и застудила, что получилось густо, сладко с кислинкой и упруго. Стенька взял ковшик рябинового кваса, выставил на стол миску со студнем, отрезал ломоть хлеба, тем же ножом отвалил себе хороший кусок киселя, полил конопляным маслицем и так набил брюхо, что после всей беготни по морозу сразу и в сон потянуло. Решив, что Наталья и сама дорогу домой найдет, всю ночь у соседей пропадать не станет, Стенька завалился спать.

Утром он понесся в приказ. Понесся совсем спозаранку, но оказался не первым, кто явился на службу. Он обнаружил там Деревнина, причем подьячий был немало озадачен.

— Слышь-ка, Степа, — позвал он. — Донесли мне добрые люди, что Арсений Грек к Протасьеву домой приезжал!

— Да как это? — изумился Стенька.

— А вот так — стемнело, он из келейки своей выбрался да на извозчике и прикатил!

— Барашка в бумажке привез!

— Не хочется плохое думать, но коли где и прятать ту деревянную грамоту, чтобы вовеки не нашли, так в дому у подьячего Земского приказа, — хмуро сказал Гаврила Михайлович. — А вынести ее за пазухой, как ты нес, нетрудно…