Читать интересную книгу Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

И так как опыт доказал «неоспоримым образом невозможность склонить сии народы к спокойствию средствами кроткими и дружелюбными», то надобно: «1) решительно покорить все народы, живущие, и все земли, лежащие к северу от границы… между Россиею и Персиею, а равно и Турциею, в том числе и приморскую часть, ныне Турции принадлежащую; 2) разделить все сии кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить в их жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силою переселить во внутренность России, разбросав их малыми количествами по всем русским волостям; 3) завести в Кавказской земле русские селения и сим русским переселенцам раздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (т. е. теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую» (Там же. С. 47–48).

76 Там же. С. 46. (Курсив мой. – М.Б.)

77 Здесь Пестель выражал мнение множества различных людей – притом не только своих современников. Так, популярный в XVIII в. поэт и историк М.Н. Муравьев (1757–1807) – бывший, в частности, сторонником тезиса об относительности, исторической детерминированности любых оценок (см. подробно: Фоменко ИЮ. Исторические взгляды М.Н. Муравьева // XVIII век. Сборник 13. Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII – начало XIX в. Л., 1981. С. 172) – оставил несколько любопытных суждений о роли татар в истории России. Именуя их варварами, поработившими эту страну в ту эпоху, когда «в Европе редела тьма невежества от первых лучей просвещений» (Муравьев М.Н. Сочинения. СПб., 1847. T. II, С. 19), он далее пишет: «Без сомнения, обращение с татарами имело влияние на характер народа (русских. – М.Б.). Присвоение восточных обыкновений изменило чистоту русских нравов. Заимствовались нечувствительным образом обряды, одеяния, увеселения. Оттуда можно произвести сей недостаток уважения высшего состояния людей к низшему и трудолюбивому, сии изъявления рабского почтения, унижающие человека…» (Там же. С. 36–37. Курсив мой. – М.Б.). Князья, «утверждаемые на престолах политикою татар, препирались о позорной чести властвовать в отечестве, воздыхающем под игом варваров» (Там же. С. 24. Курсив мой. – М.Б.) и т. п. Но зато ныне «татары… полезные граждане, умножают население России и упражняются в миролюбивых трудах земледелия и торговли» (Там же. С. 37–38). К сказанному выше о слове «татарин» добавим следующее. История его восприятия русской лексикой показывает, что это слово из категории номенклатурных, именующих слов (собственно номинативная лексика) зачастую переходило в категорию признаковых, квалифицирующих (которые не просто называли реалию, но и давали ей определенную оценку и в разной степени обладали экпрессивно-эмоциональной окраской).

78 Пестель П.И. Русская Правда. С. 46.

79 Там же. С. 55–56.

80 Там же. И для этой и для других задач Пестель полагает совершенно необходимым «тайные розыски или шпионство» (Там же. С. 111).

81 Там же. С. 239.

82 Избранные социально-политические и философские произведения декабристов. T. I. С. 221.

83 Там же. С. 244.

84 Там же. С. 245. (Курсив мой. – М.Б.)

85 Там же. С. 259. (Курсив мой. – М.Б.)

86 Там же. С. 366. (Курсив мой. – М.Б.)

87 На Аахенском конгрессе (1818 г.) Россия предложила организовать особое международное и постоянно-нейтральное учреждение – «Institution Africaine». Оно должно было бы не только пресекать работорговлю, но и «распространять европейскую цивилизацию в Африке» (Кожевников Ф.И. Русское государство и международное право (до XX в.). М., 1947. С. 113. (Курсив мой. – М.Б.)

А в 1812 г. Александр I жаловался на французов, арестовавших одного из русских генералов, посланного царем в качестве парламентера: «Даже турки и азиатские народы умеют уважать выезжающих на переговоры…» (Цит. по: Мартенс Ф.Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. СПб., 1879. С. 60. (Курсив мой. – М.Б.)

88 См. например: Петров П. О духовной культуре индусов // ЖМНП. 1845, ноябрь.

89 Наверное, не случайно лермонтовский Печорин собирается ехать умирать в Персию. Для Лермонтова всемогущество смерти – этой меры всех вещей, конечной и определяющей истины жизни, не знающий препятствий инструмент освобождения человека от иллюзий и обнажения реальности, ужасный опыт и вместе с тем великая возможность познания – всего наглядней локализуется на Востоке. Еще интересней впечатление о Персии другого великого представителя русской литературы (и одновременно – недюжинного дипломата и знатока Востока) – Александра Сергеевича Грибоедова. В его описаниях Кавказа доминируют ветхозаветные античные образы, тогда как Иран – где он погиб мученической смертью – «со всей остротой воскрешает образы Древней Руси» (Нечкина М.В. Функция художественного образа в историческом процессе. М., 1982. С. 98–99), причем образы далеко не радужные: «рваные уши и батоги при мне», – записывает Грибоедов (1819 г.), употребляя древнерусский термин «батоги» для иранских палок. И еще одно сообщение из Персии: «Рабы, мой любезный!.. Недавно одного областного начальника, невзирая на его 30-летнюю службу, седую голову и алкоран в руках, били по пятам, разумеется, без суда» (Там же. С. 99). Приведу далее обширную, но очень тонкую оценку отношения Грибоедова к мусульманскому Востоку, данную М.В. Нечкиной: «Персия воспринималась (Грибоедовым. – М.Б.) как сгусток крепостничества, от этого вывода путь лежал к мыслям о России. Иранская обстановка напоминала русское средневековье. Он жил (в Иране. – М.Б.) как бы в сгущенном прошлом своей страны, был отброшен в это крепостное прошлое, против которого в настоящем уже был пробужден его протест. Наблюдение над упомянутой выше расправой, когда областного начальника, невзирая на его 30-летнюю службу и седую голову, били по пятам, «разумеется, без суда», непосредственно предшествует мысли (Грибоедова. – М.Б.): «В Европе даже и в тех народах, которые еще не добыли себе конституции, общее мнение по крайней мере требует суда виноватому…» Раздумье над деспотическим правлением рождалось в потоке мыслей о закономерной исторической смене одного социального строя другим: «в деспотическом правлении старшие всех подлее» (1819 г.)… Деспотизм – постоянная тема размышлений Грибоедова: «И эта лестница слепого рабства и слепой власти здесь (в Персии. – М.Б.) беспрерывно восходит до бега, хана, беглер-бега и каймакама, и таким образом, выше и выше». «Всего несколько суток, как я переступил границу, и еще не в настоящей Персии, а имел случай видеть уже не один самовольный поступок» (Там же. С. 99–100). В путевом дневнике (1819 г.) записаны такие наблюдения над «велеречивым персиянином»: «В Европе, которую моралисты вечно упрекают порчею нравов, никто не льстит так бесстыдно» (Там же. С. 100) и т. п.

90 Хотя царская дипломатия на раз металась «между двумя несовместимыми принципами – легитимизма и подрыва могущества Османской империи» (Виноградов В.Н. Герцог Веллингтон в Петербурге // Балканские исследования. Вып. 8-й. Балканские народы и европейские правительства в XVIII – начале XIX в. С. 121). Что же касается Персии, то мнение о ней правительства Николая I было примерно таким: «у персиян не хватает… сил, решимости, а главное, – у них не было государственного человека, воодушевленного патриотизмом…» (Зиссерман АЛ. Фельдмаршал ген. Александр Иванович Барятинский 1815–1879. T. I. М., 1883. С. 319).

91 Как полагает П.С. Шкуринов (Цит. соч. С. 78), текстуальный анализ произведений Виссариона Белинского показывает, что именно в первой половине 40-х годов XIX в. шел активный процесс усвоения этим мыслителем понятий, категорий и всего комплекса идей позитивистской философии и социологии. Употребление терминов «цивилизация», «прогресс», «истинное знание» часто связывалось у Белинского с понятиями «органическое развитие», «позитивный вывод», «положительное понимание – т. е., имеем мы все основания добавить, с понятиями, подразумевающими лишь европейско-христианские социумы.

92 Вспомним, что писал в те же примерно времена, которым посвящена эта глава, Томас Маколей: «Западная культура превыше всего» (Цит. по: Curtin Ph.D. Imperialism. N.Y., 1971. P. 182). Что такое, по Маколею, культура на санскрите и на арабском? Это «фальшивая история, фальшивая астрономия, фальшивая медицина, фальшивая религия» (Там же. С. 188). Ратуя за широкое внедрение английского языка в Индии, он призывает брать пример с России (Там же. С. 184–185). И конечно, и русский колониализм пытался – как и любой иной колониализм – решить грандиозную задачу того типа, которую ставил перед британскими властями в Индии Маколей: «Мы должны сейчас сделать все возможное, чтобы сформировать класс, который стал бы промежуточным звеном между нами и миллионами индусов, класс, представители которого были бы индусами по крови и цвету кожи, но англичанами – по вкусам, взглядам, морали и интеллекту» (Там же. С. 190).