— Ты проиграл, — сипло выдохнул Гидеон. — Ничего ты не добьешься.
— Вижу, — согласился гном. — Только все равно я вам не верю.
— Верить или нет — не твоего ума дело. Если каждый солдат начнет решать за командиров… Дай ей воды!
Паола качнула головой. И так пальцы заледенели… холодно здесь, еще и воды холодной, не надо… Господи, как же больно дышать!
С грохотом упала табуретка: вскочил Гидеон.
— Ей плохо! Дай ей эликсира, ты!.. Быстро!
Стекло звякнуло о зубы. Сильные пальцы разжали челюсть:
— Пей! Пей, дева нежная, адовы псы тебе в селезенку! Глотай!
— Если с ней случится что… век не отмоетесь, с-союзнички!
Рот ожгло холодом, льдистый ком с трудом пропихнулся в горло, а в груди росло тем временем жаркое, огненное, подумалось вдруг: что будет, когда оно столкнется? Но вот столкнулось, и — попустило. Лед и огонь, встретившись, не взорвались кипятком и паром, а сплавились в ровное, как от печки, тепло. Паола наконец-то вздохнула полной грудью — и соскользнула в глубокий, похожий на беспамятство сон.
«…Ой, баю-баю, тебе песенку пою, ой, скорей усни, в темну ночку не смотри…»
Паола пошарила рукой, отыскивая одеяло, не нашла. Подумала сквозь сон: упало, надо поднять. Но сон не отпускал, и она лишь съежилась, свернулась в комочек, обхватив себя руками и спрятав ладони под мышки. Улыбнулась, не просыпаясь: спой еще, мама…
«…Ой да темна ночь, зелена в ночи трава, спи, малыш, усни, в темну ночку не ходи…»
Обычно ей приходилось засыпать самой, и никаких колыбельных. Но иногда мама приходила домой рано…
«…Ночью ходит орк, а у орка сто дорог, в перепутье встань, орк малышку не достань…»
Как хорошо, когда теплая ладонь гладит волосы, легонько проводит по плечу. Только, мама, ну укрой же, холодно…
«…Ой, шуршит трава, не слышны в траве шаги…»
Тяжелые, очень даже слышные шаги протопотали совсем рядом. Два смутно знакомых голоса обменялись несколькими словами и умолкли, но мамину колыбельную они спугнули, и Паола заплакала во сне. Она была всего лишь маленькой девочкой, безотцовщиной, случайным ребенком, и кто-то чужой ходил рядом, и ей было страшно, холодно и одиноко.
— Паола? Паола, тебе больно? Проснись, — кто-то тряс ее за плечо, тормошил, — проснись.
Гидеон!
Стоило узнать голос, и сон исчез в мгновение ока, одним резким тычком выпихнув Паолу в невеселую явь. Заколотилось сердце, Паола подскочила, испуганно вскрикнув, вцепилась в руки Гидеона — тот придерживал ее за плечи. Руки рыцаря были теплыми, лицо — встревоженным.
— Ты жив! — Паола судорожно всхлипнула. — Господи, я уж думала… ты жив, хвала Всевышнему!
Лицо рыцаря расплылось, девушка мотнула головой, смаргивая слезы.
— Успокойся. — Гидеон осторожно притянул ее к себе, обнял бережно и нетребовательно, как обнимают испуганного ребенка. — Жив я, конечно, жив. Куда я денусь, милая моя, глупая…
— Я боюсь, — шептала сквозь слезы Паола, — мы умрем, они убьют нас, Гидеон, я не хочу… почему?! Почему все так? Мне страшно.
Гидеон вздрогнул и напрягся, и его объятие вмиг стало жестким и неуютным.
— Не бойся. Все будет так, как угодно Всевышнему, не надо сомневаться в Нем. Страх, Паола, делает нас слабыми, а мы должны оставаться сильными. Понимаешь, Паола, должны. Не смей бояться. Что бы ни случилось, не смей бояться. Я тебе запрещаю, слышишь?
Высвободившись из рук рыцаря, девушка глубоко вздохнула. Вытерла слезы.
— Слышу. Ой, — спохватилась, — тебя же полечить надо!
— Горцы подлечили. Не настолько, чтоб хоть сейчас в дорогу, — Гидеон снова оглянулся на окно, и Паола поежилась, вспомнив ледяную удавку метели, — но жить буду. Мое здоровье сейчас их забота, — рыцарь зло ухмыльнулся. — А ты силы береги, пригодятся.
Только теперь она заметила: рыцарь был полностью одет, и по его виду никто не сказал бы, что совсем недавно этого человека пытали. Разве что бледный чересчур и черные круги под глазами. Да щетина, которую еще немного и впору будет бородой называть.
— Ты должна быть храброй. Ты должна верить.
— Знаю. — Помолчала, вздохнула еще раз. — Я постараюсь.
— Вот и хорошо. — Гидеон бережно провел ладонью по ее волосам, улыбнулся: — Тебе надо бы привести себя в порядок, но, наверное, лучше не вставай пока. Тебе плохо было, а потом ты плакала во сне.
Пытаясь справиться с охватившей ее мучительной неловкостью, девушка огляделась. Они находились в той самой комнате, где… нет, как можно тверже сказала себе Паола, я не буду вспоминать. А то снова растекусь соплями, позорище, а еще жезлоносица. Сейчас им ничего не грозит, они одни… как видно, добрые гномы дают пленникам в себя прийти. Паола нервно хихикнула, прикусила губу. Повторила не столько Гидеону, сколько себе самой:
— Ты жив… Прости, да, ты прав, я не должна бояться, но… ладно, я не буду, прости. Главное, ты жив.
Рыцарь нахмурился, став непривычно серьезным.
— Удивительней, что ты жива. Надо ж было так себя… слушай, Паола, очень тебя прошу, на будущее — не стоит из-за меня так переживать. Я не цепляюсь за жизнь, Паола. Идет война, я солдат.
— Я тоже, — буркнула Паола.
— Смотрю я на тебя и думаю: девушкам на войне не место. — Гидеон взял ее ладонь в свою, сжал легонько: — Не обижайся только, это не в обиду.
— Я не обижаюсь, но ты глупо думаешь. — Паола отняла у рыцаря руку, встала и подошла к окну. За окном клубилась белесая муть, выла метель. Снова метель… — У всех война, Гидеон. Сколько таких же девушек, как я, уже погибли? Простых девушек, тех, что жили в сожженных деревнях? Ты видел беженцев, Гидеон? Умирающих детей видел?
— Видел, — отрезал рыцарь. Он тоже встал и глядел теперь на Паолу хмуро и даже, кажется, зло. — Сам в столицу провожал. Все равно. Хватило бы тебе дела и дома.
В башню запри, зло подумала Паола. Но тут же поняла: и запер бы. Только потому, что боится за нее, не хочет ее смерти. Вот интересно, ей должно это льстить? Она сама напугана до крайности, она не хочет умирать, но почему тогда так взбешена простым «сидела бы дома»?
— Хватит. — Паоле удалось не показать охвативших ее чувств, ей самой понравилось, как спокойно прозвучал ее голос. — Зачем спорить о том, чего мы не изменим? Соглашусь я с тобой или нет, мы не дома. Скажи лучше, что дальше? Что будет с нами? Эти горцы, — Паола невольно поежилась, обхватила себя руками за плечи, — все еще считают нас с тобой шпионами?
— Похоже, да.
— О Господи…
— Послушай, Паола. — Гидеон подошел вплотную и заговорил очень тихо. — Я настаиваю на встрече со старейшинами. Этот гном — он страж границы, он и должен проявлять бдительность, но не так, как с нами. Он позволил себе лишнего. Если союз еще действует, он совершил преступление. Если нет — все равно его дело ловить, а не допрашивать.
— Хочешь сказать, авось старейшины окажутся…
— Более склонны к переговорам, — кивнул Гидеон.
— Значит, ждать?
— Ждать, надеяться и верить в лучшее. Сможешь, Паола?
— Постараюсь.
— Хорошо. И обещай мне еще одно.
— Что?
— Если окажется, что договора больше нет, что мы с горцами враги теперь. Если у тебя появится возможность сбежать, ты сбежишь.
— Без тебя?
— Милая, — это «милая» прозвучало как «глупышка», — мне такой возможности не дадут точно.
— Но, Гидеон, что толку?! Я даже дорогу не найду. Пропаду в этих снегах. Если бы хоть маленькая надежда…
Рыцарь бросил короткий взгляд за окно, скрипнул зубами:
— Верно. Тогда обещай, что, если у тебя появится надежда, хоть какая, хоть призрак надежды, ты сделаешь все, чтобы спастись.
— Ну…
— Обещай, — с нажимом повторил Гидеон.
— Ладно, обещаю! — Все равно, подумала Паола, без тебя у меня надежды не будет. Мы спасемся вместе. Хотя, наверное, вернее — вместе погибнем…
— Хорошо. — В голосе рыцаря мелькнуло облегчение. — Ты как сейчас, Паола, полегче?
— Да. — Девушка опустила голову, чувствуя, как наливаются жаром кончики ушей. — Стыдно вспомнить, как расклеилась. Прости. Сама не понимаю…