девятого. Бернар воевал с каким-то загадочным супом с лапшой, который никак не хотел вариться. Терпения у нас, как и у наших собак, оставалось совсем немного, и мы решили заменить этот суп на более податливую овсянку. Сегодняшнее достижение – 23,5 мили. Это, конечно, не рекорд, но кто пройдет в таких условиях и с голодными собаками больше – пусть первым бросит в меня камень! До заветной точки 79° с. ш. и 60° з. д. оставалось шесть ходовых дней при условии, что мы будем проходить по 25 миль в день.
10 июня
Не называйте диким Запад!
Не так уж дик он, я клянусь.
Пусть тает солнце в его лапах,
Но только он мог так внезапно
Добавить лишний час ко сну…
Погода в течение дня: температура минус 5 – минус 7 градусов, ветер юго-юго-западный 4–5 метров в секунду, облачно и пасмурно, видимость удовлетворительная.
Проснувшись, я первым делом прислушался: что там творится за стенами нашего дома и чего нам сегодня ждать от Ее Высочества – гнева, безразличия или благосклонности? Чувствовалось, что ветер заметно поутих, а вот относительно остальных – не менее важных – параметров погоды, то это можно было выяснить, только покинув уютный спальный мешок, что я и сделал, стараясь не потревожить Бернара, досматривавшего цветные сны про Шамони и любимые Альпы. Одного взгляда на серое, унылое небо было достаточно, чтобы понять, что сегодня Ее Высочество относится к нам безразлично.
Естественно, это было хуже ее благосклонности (которой мы, по правде сказать, побаивались), но все же намного лучше, чем любое, даже незначительное, проявление ее гнева. Во всяком случае облачность была высокой и присутствовал хотя бы некоторый контраст рельефа поверхности, позволявший отличить бугор от ямы и уже благодаря этому заметно облегчить наше существование. Сегодня скольжение было получше: выпавший мокрый снег за ночь подмерз, и даже вчерашние рыхлые снежные бугры сегодня вполне надежно держали лыжи. До полудня шли всего с одним перерывом 10 минут и за четыре с половиной часа смогли преодолеть 11,3 мили. Даже на общем фоне сегодняшнего медленного продвижения упряжка Уилла по-прежнему била все рекорды малых скоростей. Дело даже дошло до открытого противостояния собак постоянно сменявшим друг друга погонщикам. Когда Уилл, по-видимому, устав от непрерывных уговоров своих собак взяться наконец за работу, ушел в отрыв на лыжах, его собаки, оставленные на попечение Этьенна, вообще остановились. При этом никакие уговоры и даже более убедительные с нашей точки зрения аргументы не возымели ровным счетом никакого действия. Упряжка отказывалась подчиниться, а Сэм даже демонстративно залег в снег, всем своим видом показывая, что ни он, ни его упряжка не сдвинутся с места до тех пор, пока не будут удовлетворены их основные политические требования. О содержании их ультиматума можно было без труда догадаться: упряжка хотела, во-первых, настоящего, строгого, внимательного и уважающего их хозяина, а во вторых – естественно, увеличения довольствия.
Увы, но в нашей ситуации ни то, ни другое было невыполнимо. Среди нас наибольшим авторитетом у этой упряжки пользовался предводитель, однако он в силу неизвестных причин ничуть не заботился о его постоянном, буквально ежедневном укреплении. Он очень редко поощрял собак добрым словом или похлопыванием по усталым бокам, ограничиваясь, да и то в зависимости от настроения, небольшими подачками в виде куска масла или сыра, причем не всем, а только своим любимчикам. Крайне редко во время перехода можно было услышать от Уилла характерные для остальных погонщиков покрикивания, улюлюканье и прочие выраженные в звуковой форме проявления его заинтересованности в результатах совместного с его упряжкой нелегкого труда. Иными словами, его собаки не чувствовали его постоянного присутствия с ними даже тогда, когда они особенно нуждались в его поддержке, преодолевая затяжной подъем или проваливаясь по грудь в рыхлый, вязкий снег. Они не понимали, для чего им надо стараться, не отставать от остальных, если на то нет направляющей воли их погонщика и их бога. В конце трудного дня они рассчитывали на какие-то знаки внимания, любили, когда им массировали натруженную грудь, снимали опостылевшие постромки или просто, доверительно наклонившись к их заиндевелым мордам, говорили простые и понятные слова типа «Хороший мальчик, Панда! Отлично поработал сегодня!» В случае же с собаками Уилла этого или не делалось вообще, или делалось бессистемно и нерегулярно, причем постоянно разными людьми. Голос предводителя собаки слышали в течение дня только тогда, когда он их ругал, но это все же был ЕГО голос. Хорошие слова в конце дня говорил им я, кормил и укладывал спать тоже я, но опыт моего общения с ними насчитывал чуть более месяца (на ранчо Уилла я работал с упряжкой Джефа), поэтому, естественно, я еще не пользовался у них достаточным авторитетом. Вполне возможно, что они относились ко мне как к очередному временно приставленному к ним лицу, с которым не имело смысла устанавливать доверительные отношения. То же самое, причем, пожалуй, еще в большей степени относилось к Этьенну, который, хотя все время и находился рядом с этими собаками, для них ничем не отличался от остальных окружавших их людей. Иначе говоря, у нас возникли проблемы чисто психологического свойства, а в условиях работы и жизни на пределе человеческих (да и собачьих) возможностей от решения этих проблем зависел успех всего нашего предприятия. Экономическая часть их требований не могла быть удовлетворена, поскольку запасы корма были строго ограничены, поэтому оставалось одно – принуждение собак к выполнению их служебных обязанностей. Для выполнения этой непростой задачи нами единогласно был выбран Бернар в силу его могучей комплекции. Он буквально привязал к себе поводок Сэма и потащил его за собой. По-видимому, это уже было слишком! Такого унижения не могла вынести ни одна уважающая себя ездовая собака, и поэтому, забыв на время и о забастовке, и о вызвавших ее причинах, собаки поднялись с места, и движение было восстановлено.
В это же самое время упряжка Джефа продолжала демонстрировать завидную выносливость и шла, не снижая темпа. Более того, примерно 16 часов Честер, как будто вспомнив, что у него дома в Миннесоте остался включенный утюг, внезапно резко взвинтил темп. Упряжка понеслась как угорелая, и Джеф едва успел ухватиться за стойки нарт, чтобы не отстать. Хорошо, что я вовремя заметил неожиданный спурт Честера и тоже включил пятую и последнюю передачу. Запала у Честера хватило минут на пятнадцать непрерывного бега, после чего он так же