Читать интересную книгу Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович

Бритагор лицемерно прищурился, лицо его сделалось слащавым.

– Да, наш царь мудр, и в то же время ведь он семь лет прожил в дремучем лесу, спасаясь от своих опекунов… Презренные люди, они хотели погубить царя, а на его место посадить римского ставленника. Двенадцати лет он наследовал царский престол и успел стать самым просвещенным царем в мире. Он очень пытлив и интересуется науками, особенно медициной и наукой о ядах.

– А почему? – вмешался Диофант. – Не диво такое увлечение для того, кто каждый день ожидает, что кто-либо из приближенных отравит его.

– Верно, это так. Сейчас он принимает все яды понемногу и становится к ним нечувствительным. Больше того, яды стали его потребностью, особенно он полюбил сонный яд, который добывают в Индии из мака.

– Это поразительно! – не удержался Мазей, мало осведомленный об интимной жизни царя. – Пусть боги дадут ему здоровья и много лет полного благополучия!

4

Лагерь разбили среди степи, окружили наспех вырытым рвом, позади которого расставили вкруг телеги с камнеметами, как это принято у скифов. Шатер Диофанта поставили в центре лагеря. Солдаты должны были довольствоваться кострами под открытым небом и плащами – хламидами.

С закатом солнца погода изменилась. Потянуло холодом, и земля сразу стала твердеть. Подул ледяной, пронизывающий ветер. Словно бичом хлестнула снежная крупка. Закружилась метель, дрожь прохватила солдат Диофанта до костей. Сырые одежда и обувь окаменели. Все кинулись собирать степные засохшие травы для костров. В балках мечами рубили кустарники и тащили оттуда охапки хвороста.

Бабон находился в войске понтийцев в качестве командира маленького отряда херсонесской молодежи, посаженной на трофейных скифских коней.

Хабеец видел, как неумело обращались южане с кремнем и огнивом, не имея опыта разжигать костры из сырой травы. Он вынул из переметной сумы флягу – логэну, сделал из нее несколько глотков, крякнул и обтер усы.

– Расседлывайте! – приказал он Гекатею. – Готовьте ужин, а я пойду помогу им.

С помощью бывалого хабейца костры запылали. Огонь переносили к другим кучам топлива. Скоро весь лагерь украсился кострами, около которых пытались согреться гоплиты. Они совали ноги в огонь, поворачивались к огню то одним боком, то другим, кашляли от едкого дыма и терли глаза.

Костры давали больше дыму, чем тепла. Порывы ветра прижимали пламя к самой земле или поднимали целые снопы искр, обжигающие лица солдат.

Молодые херсонесцы вырыли яму, развели в ней огонь, но небольшой, чтобы не привлекать внимания врага. Греться у костров не думали, так как все были одеты в теплые полушубки, шаровары и войлочные треухи. Ноги у них не промокли, а широкие плащи, подбитые мехом козы, защищали от сырости и прекрасно грели.

Ираних крутил над огнем длинный прут с нанизанными на него кусочками мяса. Сок и жир капали на угли и пенились, издавая шипящий звук и раздражающий запах, от которого молодые воины ощутили сосущее чувство голода.

– А ну! – подмигнул Ираних Гекатею. – Достань из моих сум каменную бутыль. Мы хлебнем до прихода этого сатира Бабона. Если он увидит, что у нас есть вино, он не успокоится, пока не вытянет его до последней капли.

– Так же как Тагон хочет пожрать все наше мясо. Посмотри на его глаза. Настоящий Кербер!

Юноши от души расхохотались. Холодный ветер подхватил их смех и унес в степь.

– О Бабоне не беспокойтесь, – ответил баском Тагон, – я сам видел в его руках вместительную логэну. А когда он ушел, то я успел сделать пробу винцу.

– Ты пил из его фляги?

– Пил.

– Ну, какое же у него вино?

– Такое же, как и у вас, из одного подвала. Только вам наливали фляги нежные руки Гедии и Лаудики, а Бабону это делали тоже нежные руки старшей жрицы Маты.

– Что ты говоришь? Кажется, между этой парой союз уже заключен! – смеясь, заметил Ираних. – А ведь наш храбрый хабеец сначала метил жениться на Гедии. Глупый сатир!

Тагон сделал многозначительный жест.

– Он и сейчас метит. Я думаю, что у него с Матой отношения чисто деловые. Возможно, Мата взялась обработать старого грифа и заставить его отдать дочь за нашего храбрейшего гиппарха.

Сказав это, Тагон с усмешкой посмотрел на Гекатея, после чего продолжал:

– В самом деле, если бы Мата вздумала выйти замуж за хромого Бабона, она потеряла бы жречество, а с ним доходы, положение в полисе. Согласно закону, она может быть жрицей Девы до тех пор, пока сама остается девственницей.

– Мата девственница?!

Хохот донесся до понтийских костров. Хорошо вооруженные понтийцы были одеты не по-зимнему. Сейчас они тщетно старались согреться и толпами толкались у костров, тесня друг друга. Им показалось странным, что на таком леденящем морозе можно весело говорить и смеяться.

– Никто не может сказать иного, – возразил Тагон, – в глазах всего народа и перед законом – она девушка. Но это не мешает ей иметь дружка. Но какой смысл ей иметь мужа? Она просто может завести раба. Кто знает, случайно ли исчез неизвестно куда Костобок?.. В народе уже поговаривают, что здесь не без греха, но никто не может бросить упрека почтенной Мате, не рискуя пострадать за клевету… Нет, друзья мои, Мата не так глупа, чтобы заниматься любовными шашнями с Бабоном. У них есть какие то другие цели.

– Мясо готово! – торжественно провозгласил Ираних. – Дайте мне глоток вина, и я буду есть. Да и сами поторопитесь – жаркое быстро стынет.

– Никогда Гедия не будет женою Бабона! – не выдержал Гекатей, протягивая бутыль товарищам.

Он с волнением вспомнил разговор с девушкой в келье Лохи. Ему показалось, что к холодному ветру, дующему из мрачной степи, примешался запах волос Гедии, смазанных душистым маслом. В визге метели он готов был услышать голос любимой. Сама мысль о том, что Гедия может принадлежать другому, приводила его в состояние ревнивого беспокойства и заставляла бушевать молодую кровь. Теперь он уже не просто боготворил молодую жрицу, но стремился к ней, жаждал ее и даже считал, что он имеет на нее больше прав, чем кто-то другой.

Бабон вошел в шатер к Диофанту. Полководец уже достаточно разогрелся от вина и еды.

– Привет тебе, херсонесский гиппарх! Если судить по твоему виду, в поле не так уж холодно.

– Да, мороза большого нет, вся зима впереди.

Одетый по-скифски и закаленный, грек не ощущал холода, хотя с его бороды сыпался снег, а щеки и нос стали пурпурными.

– Почему мои воины мерзнут?

– Потому, что у твоих воинов одежда не годится для наших зим. А кроме того, они шли, вспотели, промочили ноги, а теперь замерзают.

– Что же надо делать?

– Если не хочешь, чтобы у половины воинов отвалились руки к ноги, вели им сейчас же больше двигаться, бороться, бегать.

– А что, это уже наступила зима?

– Нет, будет еще немало теплых дней. Днем тепло и сыро, а ночью холодно.

Диофант встал на ноги и начал натягивать на плечи шубу.

5

Скифы тем временем не дремали. Пользуясь завесой пурги и ослаблением бдительности сторожевого охранения понтийской рати, они появились около телег, стали пускать стрелы и метать дротики и кинжалы в воинов, сгрудившихся у костров. В ответ раздались крики боли, гневные проклятия и угрозы.

Ни одна стрела не пропала даром. Нападавшие были невидимы для понтийцев, ослепленных светом костров. Зато лагерь был хорошо освещен.

Взбешенные солдаты кинулись было с копьями наперевес за линию телег, намереваясь отбросить варваров в степь, но их атаковали дико ревущие всадники. Кто остался цел – возвратился в лагерь. Убитым скифы отсекли головы и, размахивая этими страшными трофеями, умчались во мрак ночи.

Это было воспринято как неслыханное надругательство над трупами.

– Папай! Папай! – доносилось вместе с воем метели.

Опять стрелы, опять убитые и раненые.

Тут же, у костров, воины вынимали друг у друга из ран стрелы. Но древко при этом отделялось от наконечника, который оставался в глубине раны. На это тоже смотрели как на дьявольское изобретение. Поднимали с земли целые вражеские стрелы и, рассмотрев их при огне, находили на их острие специальный шип, предназначенный для удержания наконечника в ране.