— Так я что вам скажу, — доверительно сообщил Удалов. — Если взяли, значит, надо на место положить. А то неудобно получится.
— А если осторожно положим, жаловаться не будете?
— А мне что? — сказал Удалов. — Мне это дело до лампочки.
По этому поводу Батыев обрадовался, а потом предложил еще принять, что и сделали с помощью двух незнакомцев, которые вернулись в кабинет и присутствовали, даже сказали им вслух: «За ваше здоровье».
После этого Удалов совсем полюбил товарища Батыева, а Батыев полюбил Удалова. Только Удалов любил с открытыми глазами. Он знал, что Батыев — это главгор, но хороший, душевный человек. То есть любил он ни кого иного, как Батыева. А Батыев заблуждался. Если бы он поверил, что Удалов — это Удалов, то разлюбил бы. А пока они обнялись и спели популярные песни. Если Удалов где забывал слова, товарищ Батыев ему подсказывал и не удивлялся — инопланетный пришелец вправе не знать про Каховку и про тайгу, которая под крылом самолета, хотя, конечно, стыд и позор ему не знать песню, где действие происходит на пыльных тропинках далеких планет. Об этом он со всей прямотой сказал Удалову, и Удалов не обиделся, понял. Незнакомцы тоже пели, но вполголоса, чтобы не затенять руководящих товарищей. А за дверью, в приемной, грустила Ксения, различала высокий и веселый голос мужа, но не вмешивалась, а только повторяла: «Вот пусть он у меня попробует домой вернуться!»
По окончании песен обнялись и хотели было пойти в пляс, но в дверь заглянул милиционер Пилипенко и сказал, что там рвется какой-то из области. Его впустили, но оказалось, что это не настоящий из области, а просто какой-то профессор, специалист якобы по иноземным цивилизациям. Он в Удалове не признал пришельца, чем очень обидел и Батыева, и Корнелия, и они вместе с незнакомцами профессора из кабинета выгнали, чтобы не выдавал себя за кого ни попадя и не вводил в заблуждение.
— Ты только подумай, — сказал потом Батыев Удалову. — Он тебя за простого человека принял. Это же, можно сказать, оскорб ление.
— А я не прост, — ответил Удалов. — Простых людей вообще не бывает.
Батыев обнялся с Удаловым и поцеловался с ним в губы троекратно. Потом они договорились звать друг друга на ты.
Тут и приехали товарищи из области. Они были совсем трезвые и потому не сразу разобрались, кто пришелец, а кто свой. Им объяснили, а один из них сразу сказал:
— Это только доказывает, что во всей Вселенной действуют одни и те же законы.
— Наши законы, — сказал ему секретарь обкома Чингисов и тоже троекратно поцеловался с Удаловым.
— Поздравляем вас, товарищ, с благополучным прибытием! — крикнул он.
Обнимаясь с Удаловым, он уловил исходящий из его рта запах хорошего коньяка, и у него отлегло от сердца. Он ведь тоже всю дорогу беспокоился, доволен ли пришелец, хорошо ли ему.
— Я с ним принял бутылочку, — сказал ему Батыев, понизив голос. — Вы уж простите, я так не употребляю, только за компанию или по делу.
— Знаем, как ты не употребляешь, — сказал ему секретарь обкома. Но не сердито, а так, по-братски.
Батыев подумал, что, если все дальше гладко пойдет, открывается прямая дорога в область.
Секретарь обкома сделал знак рукой, и его секретари и незнакомцы, которые с ним приехали, внесли заготовленный на всякий случай сундук с припасами.
— Сейчас, — сказал Чингисов, — по случаю нашей встречи, а также, раз уж вы устали с дороги, устроим маленький закусон.
— Ну, гуляем! — сказал Удалов с некоторым ужасом.
Все обрадовались, забили в ладоши, а журналист, который уже снял удаловское объятие с Чингисовым, вытащил магнитофон и попросил:
— Ну, два слова, первые впечатления.
— Речь скажи, — поддержал журналиста секретарь. — Если надо, то мой референт Рабинович сейчас подготовит.
— Это правильно, — согласился Удалов, — пускай подготовит. Все-таки мероприятие.
Со стола сбросили телефон и чернильный прибор, постелили чистую скатерть, принесли из райкомовского буфета приборы и хлеб с маслом, а Удалов в это время немного вздремнул в кресле, надвинув на лоб каскетку. Все говорили шепотом, не беспокоили, а товарищи Батыев и Чингисов проверили все, что написал референт Рабинович, кое-что вычеркнули, кое-что добавили. Рабинович оправдывался.
— Я, — стенал он шепотом, — раньше не имел опыта написания выступлений для столь отличающихся от нас товарищей. Но показания товарища из местного горкома и общее впечатление убедили меня, что прилетевший к нам с отдаленных звезд товарищ проникнут нашим, прогрессивным образом мыслей. Я думаю, что нужно по возможности записать его речь, может, ее возьмут на московское телевидение, на первую программу.
А Удалову снился сон, связанный с его дальнейшим повышением. Во сне он уже подлетал к Москве, и самолет, несущий его на борту, медленно приземлялся в аэропорту Шереметьево. К самолету раскатали красную ковровую дорожку, а из здания, украшенного красными флагами, вышли руководители партии и правительства и солидно направились навстречу первому гостю из иной звездной системы, который прибыл сюда, чтобы поделиться знаниями, опытом строительства и вообще проявить дружбу и сотрудничество. И вот все встречающие отстали на один шаг от первого встречающего, и тот раскрыл объятия.
Тут Удалов очнулся и удивился. Как же это он во сне считал себя не советским человеком! Ему стало немного страшно и стыдно, но тут же он подумал, что, вернее всего, он уже не Удалов, а самый настоящий звездный пришелец. Ведь не зря же даже близкий человек, жена, не нашла приметной родинки. И поэтому, когда Чингисов протянул ему бумажку с речью для произнесения на торжественном обеде, Удалов блеснул глазками на накрытый стол и понял, что обязан отработать надвигающуюся выпивку и сказать приготовленные слова.
В кабинете уже стояла кинокамера, горел свет и суетились операторы. Незнакомая женщина в белом подошла к Удалову, причесала его немного и подмазала ему щеки розовой пудрой. Удалова провели за стол, и по обе стороны его встали Чингисов и Батыев.
Подняли первый тост за дружбу и процветание. Подняли второй тост за приезд. Потом Удалову подмигнули, и он развернул бумажку, написанную товарищем Рабиновичем, с помарками других товарищей.
— Дорогие товарищи! — прочел Удалов. — Дамы и господа!
Удалов окинул взглядом стол, но ни дам, ни господ не заметил. Потом сообразил, что передача будет рассчитана на весь мир и потому нужно мыслить широко. И он продолжил чтение, несколько задерживаясь на сложных словах и читая их по складам.
— Разрешите мне приветствовать вас на советской земле в канун большого праздника — завершения очередного пятилетнего плана.
За дверью послышались шум и суетня. Кто-то кого-то в дверь не пускал. Незнакомцы, удивленные и возмущенные попыткой вторжения, бросились к двери и, к сожалению, опрокинули кинокамеру.
— Эх, — вздохнул Рабинович, — придется вам всю речь снова читать.
— Вижу, — сказал Удалов.
Незнакомцы старались сдержать страшный натиск с той стороны, грудью держали дверь, но странная, неземная сила оттолкнула их, и вместе с сорвавшейся с петель дверью они были вброшены в кабинет.
«Да, — подумал Удалов снова, — есть еще враги нашей дружбы».
В дверном проеме обнаружились три странных существа совершенно фантастического вида, в одежде, которая прикрывала их почему-то только выше пояса, хотя ниже пояса у них ничего неприличного не было. Существа стояли на трех ногах каждый и махали множеством рук, чтобы навести порядок. Сначала их никто не хотел слушать и раздавались лишь отдельные крики «Хулиганство!», но потом все трое так громко рявкнули на присутствующих, что пришлось их выслушать, потому что тот, кому не положено, так рявкать не будет.
— Это что же есть получается? — воскликнул один из трехногих монстров с явным неземным акцентом. — Не успеешь отвернуться, а тебя уже грабят? Мы есть будем жаловаться в ООН, да!
— Что такое? — спросил строго Чингисов у Батыева. — Здесь твое хозяйство, ты и разбирайся, что за претензии у товарищей.
— Да-да, — сказал Батыев. — Давайте выйдем, товарищи, поговорим, всё выясним. А еще лучше заходите завтра ко мне часиков в одиннадцать на прием. Там все и провентилируем. А то, видите, у нас сейчас мероприятие по встрече с инопланетным гостем. — И Батыев указал на Удалова. Скандала он не хотел, неизвестно еще, что за стиляги и хиппи приперлись.
Трехногие взглянули на Удалова, и один из них закричал:
— Так вот кто спер мою любимую форменную фуражку!
А второй увидел, что на груди у Удалова все еще висит бинокль, и закричал:
— Ясно, кто есть похититель мой бинокль!
— Да не хотел я красть, — возразил Удалов. — Только примерил, тут меня и скрутили.
Удалов тут же снял с себя каскетку и протянул одному из трехногих. Снял с груди бинокль и протянул второму трехногому.