Я посмотрела на себя в зеркало, плеснула на шею и затылок холодной воды, мысленно порицая женщину, которая глядела на меня из зеркала.
— Ты беременна… — громко сказала я в конце концов. — Ты наделала достаточно глупостей, — я сосредоточенно глядела на себя и, хотя сконцентрировалась на мысли о беременности, все равно не почувствовала никаких изменений ни внутри себя, ни в своей внешности. — Ты хуже, чем твоя сестра, — заявила я себе, но и теперь ничего не произошло.
В течение нескольких минут я неподвижно стояла перед зеркалом, не шевелилась, даже не думала. Потом очнулась и решила, что сейчас выйду, возьму сумку, скажу: «Прощай» и наконец уйду из этого бара в полном одиночестве, но, открыв дверь, я не смогла уйти, потому что Хавьер ждал меня у дверей. Он посмотрел мне прямо в глаза, казалось, он не волновался, не испытывал никаких особенных чувств, он просто медленно обнял меня правой рукой за талию, а другой обхватил мою голову, прежде чем засунуть в мой рот язык, яростный и жадный, но и очень нежный одновременно. Хавьер сделал шаг вперед, толкнув меня обратно в туалет, ударом ноги закрыл дверь и продолжал двигаться вперед вслепую. Его крепкие руки лежали на моих бедрах, прижимая мой живот к его животу, заставляя меня почувствовать рельеф его члена как недвусмысленное предупреждение о будущем. Хавьер пытался прислонить меня к стене, но в конце концов потерял равновесие.
В итоге я села Хавьеру на колени, а он расположился на унитазе. Руки он просунул под мои бедра, обхватив их резким жестом, почти жестоким, и вцепился в края моего жакета. Пуговицы, едва державшиеся парой ниток, со стуком упали на кафельный пол. Едва затихло эхо, как звук более тяжелый и отчетливый заставил меня обратить внимание на битву, которая разгорелась на моем теле. Хавьер пытался разорвать лифчик, растягивая его руками изо всех сил в разные стороны. Я отцепила два замаскированных крючка в центре зоны нападения, и мои груди, круглые, большие, налитые и твердые, коснулись его щек. Я наблюдала, как он замер, чтобы посмотреть на них, как убрал волосы с лица механическим жестом, как открыл рот, чтобы набрать побольше воздуха, как впился губами в мой левый сосок, отметила про себя остроту его зубов, мягкость языка, влажный след слюны, но даже тогда ничего во мне не шелохнулось. Я могла бы сказать ему правду после, но сказала теперь, чтобы проверить, захочет ли он продолжить. Я произнесла эти слова громко, стараясь не чувствовать себя униженной, несчастной или виноватой.
— Я беременна, — сказала я, а он, казалось, даже никак не отреагировал, — уже три месяца.
Через пару секунд, когда его зубы оторвались наконец от моего соска, он откинул голову назад и улыбнулся.
— Со мной то же самое, — сказал Хавьер, и тут же переключился на мою правую грудь.
Когда мы вышли почти через час, то не нашли и следа Эрнесто. Пако спал на столе, я потрясла его за плечи, чтобы он проснулся и открыл нам дверь. Хавьер убедил меня ехать вместе в одном с ним такси и побывать в доме его родителей, я же решила, что мне туда ехать не следует. Сама я жила в противоположной стороне, о чем и сказала Хавьеру. В подобных обстоятельствах лучше вообще ничего не говорить, поэтому я просто молча смотрела в окно. Но не успела машина тронуться с места, как Хавьер навис надо мной, чтобы поцеловать, и не переставал делать это ни на секунду до тех пор, пока такси не подъехало к дверям моего дома. Теперь мы оба молчали. Хавьер ждал, пока я копалась в сумке в поисках ключа, и все еще стоял, когда я обернулась на улицу с противоположной стороны стеклянной двери. Пока я поднималась по лестнице, пьяная от эйфории, подумала, а что случится, если я вернусь и посмотрю на него в последний раз…
Прошли годы, я захотела отыскать Хавьера. Я писала ему дважды, оставила несколько дюжин сообщений на его автоответчике, но он никогда не подходил к телефону, никогда не перезванивал мне. Я больше не услышала ни одного его слова. Но, когда я ерзала на простынях той ночью, единственное, что меня волновало, — кошмар, который мог разразиться на следующий день, а еще бессонница, которая мучила меня в последующие ночи, мука, которая портила мою жизнь целыми неделями, месяцами, возможно, даже всю мою жизнь.
* * *
За окном я видела только верхушки двух черных тополей, старых, окоченевших от холода. Их ветви были поломаны жутким ветром, с болезненным скрипом они качались из стороны в сторону на фоне отталкивающей пелены коричневого неба. Раньше я была уверена в том, что небо не может быть коричневым. Тут пошел дождь, упали первые тяжелые капли, громко застучали в окно, мерцая па стекле. Кто-то открыл дверь. Воздух заколебался, вместе с ним задрожало оконное стекло, а капли ударялись об него и стекали вниз. Дверь снова закрылась, и шум стал невыносим. Я повернула голову, чтобы вернуться в действительность, а врач, делавший УЗИ, посмотрел на меня недоуменно.
— Я не знаю… — сказал он негромко. — Я проверю все еще раз, с самого начала.
Эти слова он произносил в третий раз. В третий раз он протирал мне живот бумажным платочком, смазывал прозрачным холодным гелем, в третий раз его прибор изучал меня, в третий раз я чувствовала нажим сенсора на мои внутренности, в третий раз мне казалось, что опять результата не будет. Я снова посмотрела в окно, пытаясь почувствовать боль черных тополей, и слезы, более тяжелые, чем первые слезы дождя, и куда более горькие, потекли из моих глаз без предупреждения.
— Не понимаю, — произнес наконец врач. — К сожалению, он не вырос, но, может, ты ошиблась в расчетах, и еще не тот срок, который ты называешь. Ты говоришь, что долгое время принимала противозачаточные средства, возможно, произошли изменения в процессе развития плода.
Но он противоречил себе, потому что шесть недель назад он сам делал мне УЗИ, а тогда уже минула половина срока, и все шло хорошо, все было великолепно для шестого месяца. «У тебя один ребенок», — сказал он мне тогда, и я страшно обрадовалась, потому что впадала в панику от одной мысли о том, что у меня могут родиться близнецы. — «Мальчик», — потом добавил он, и я снова обрадовалась, я была очень довольна из-за того, что будет не девочка…
Теперь я надевала пальто очень осторожно, словно это была железная броня, сожалела, что у меня будет один ребенок. Мальчик.
Мама ждала меня наверху в палате Рейны, но я не хотела подниматься, не хотела видеть сестру в одной из этих белых рубашек с тонкими розовыми полосками, которые были куплены для нас обеих. Я не хотела видеть сестру, не хотела наклоняться над пластиковой прозрачной колыбелькой, которая стояла рядом с ее кроватью. Не хотела смотреть, как сладко спит эта прекрасная девочка, которую назвали Рейной в честь матери. Я не чувствовала своих ног, пока шла, не чувствовала руки, когда толкнула дверь и вышла на улицу. Я шла по улице не разбирая дороги, дождь лил как из ведра, в темном небе громыхали раскаты грома.