Читать интересную книгу Три страны света - Николай Некрасов

– Я нашла, нашла ее! Я все, все тебе отдам, – говорила она Полиньке. – Ты будешь со мной жить, ты будешь моя дочь! да, дочь моя! ты не убежишь от меня?

И она пугливо ждала ответа.

– Нет, я буду с вами жить! – отвечала Полинька.

Лоскутница дико засмеялась и стала изо всей силы стучать в стену и кричать:

– Сюда, сюда, все сюда! я ее нашла! скорее, скорее сюда!

Дверь распахнулась, и перепуганное семейство шарманщика явилось на пороге.

– Что, пожар? а? – с ужасом спросил шарманщик.

Старуха схватила его за руку, подвела, к Полиньке и, остановив перед ней, с странными ужимками сказала:

– Ну, гляди, немец, ну, гляди!

– А? что?.. – спросил он.

Старуха лукаво глядела на него, потом, как девочка, начала смеяться, прикрывая рот рукой. Шарманщик в недоумении глядел то на Полиньку, то на старуху, которая дико смеялась. Наконец она забила в ладоши и, схватив шарманщика за плечи, гнула его книзу.

– Ну, становись, становись на колени… погляди… а? что? теперь узнал ее! Глаза-то ее, и волосы ее!

Лоскутница проворно распустила у Полиньки волосы и, торжественно указывая на нее, сказала шарманщику:

– Ты забыл Катерину, твою невесту? а?

Шарманщик вздрогнул, радостно всплеснул руками и закричал:

– Мейн гот! А, мейн гот! {Боже мой! (Ред.)}

– Что, похожа? а?

Он закивал головой и не спускал глаз с Полиньки. Старуха сказала ей:

– Слышь, он тоже узнал тебя! Ну, и вы все, – повелительно продолжала она, обратясь к жене и детям шарманщика, стоявшим в дверях и пугливо смотревшим на эту сцену, – ну, и вы все на колени, просите у нее прощения за него (она указала на шарманщика). Ну же!

И старуха погрозила им. Полинька умоляющим голосом сказала:

– Ради бога, скажите мне скорее о матери моей, об отце!

– Да, тебе надо, надо рассказать, – задумчиво сказала старуха и потом, притопнув ногой, крикнула:

– Вон, все отсюда, вон!

Семейство шарманщика выбежало из комнаты, а старуха заперла дверь на ключ. Потом она кинулась к Полиньке и, лаская ее, умоляющим голосом говорила:

– Погоди, я все тебе расскажу, дай мне прежде насмотреться на тебя, мое солнышко, моя радость. Сколько-то лет я искала тебя, сколько слез пролила!

И лоскутница начала душить Полиньку в своих объятиях.

Глава VIII

ПОЛИНЬКИНЫ РОДНЫЕ

…На Васильевском острову, тогда еще бедно обстроенном, в шестнадцатой линии, стоял одноэтажный деревянный домишко, довольно жалкий и старый. В комнатке с кривым полом, бледно-зеленоватыми стенами и небольшими, покрытыми льдом окнами, на ветхом диване у овального стола сидела старушка, закутанная в ситцевую кацавейку. На голове ее был чепчик, густая фалбала которого скрывала половину ее доброго лица; сверх чепчика была еще надета шерстяная шапочка. В руках ее было вязанье, и она быстро шевелила спицами. Несмотря на огромную изразцовую печь, возле которой стоял диван, руки старушки посинели от холода, глаза слезились, может быть и оттого, что она поставила себе свечку под нос. Всякий раз, когда петля спускалась, старушка ворчала про себя. Против нее сидела- девушка лет семнадцати, очень красивая; черты лица у ней были нежные, глаза и волосы черные, как смоль. Склонив голову, она прилежно шила. В ее чистеньком, но полинялом ситцевом платьице и во всей обстановке комнаты довольно ясно обнаруживалась нищета. Кроме дивана, стола и стула, на котором сидела девушка, в комнате был еще старый комод; на нем красовался чисто вычищенный самовар с подносами и чашками. По перегородке, отделявшей другое окно комнаты, стояло три стула, а у замерзшего окна маленький столик.

Тихо было в холодной комнате, уныло и монотонно стучали стенные часы, изредка заглушаемые сухим кашлем, выходившим из-за перегородки, где был также огонь.

Пробило семь часов; старушка вслух сочла их и тяжело вздохнула, положила чулок на стол и начала дыханьем согревать свои руки.

– Ничего не вижу, – тихо бормотала она, потирая их, – в глазах застит, а руки словно окоченели, спицы валятся! Эх, и чай-то весь… хоть бы погреться… да что-то и Иван Карлыч нейдет! хоть бы у него заняла. А то и лавки запрут.

Девушка еще ниже опустила голову и продолжала шить.

– Катя, скоро ли ты кончишь рубашки? – спросила старуха, еще больше понизив голос.

– Уж последняя, маменька, – нехотя отвечала Катя.

Старушка, указывая головой на перегородку, шепнула дочери:

– То-то, ведь у Мити сапог нет!

– Опять шептаться! нестыдно вам! – раздался из-за перегородки слабый, но сердитый голос.

Старушка в испуге приложила руку к губам и, как молоденькая девочка, пойманная врасплох отцом, лукаво глядела на свою дочь и грозила ей пальцем, будто та была всему виной.

– Ну, вот теперь и замолчали! – с горячностью крикнул тот же голос, и скорые шаги раздались за перегородкой.

Это восклицание произвело совершенно различное действие на мать и на дочь. Катя побледнела и уколола палец, пугливо подняв глаза на свою мать. Старушка, напротив, обиделась и разворчалась:

– Ну, что это, Митя, разве можно так понукать? Ну, мы шептались, да замолчали; ну, что тут такого? Мы говорили, – прибавила она более кротким голосом, подмигнув Кате, – говорили, что пора бы ставить самовар.

– Ну, о чем же тут шептаться?.. Пора, так и поставьте! – отвечал раздраженным голосом человек, ходивший за перегородкой.

Старушка пожала плечами, покачала головой и задумалась, но через минуту она кряхтя встала с дивана и поплелась к двери, сказав:

– Катя, посвети!

Катя встала, пошла вслед за, старушкой и, проходя мимо дверей перегородки, слегка кашлянула. Шаги в ту же секунду замолкли, и ей отвечали таким же легким кашлем. Старушка осталась в темной, холодной и маленькой кухне ставить самовар. Катя возвратилась в комнату. Проходя мимо дверей перегородки, она опять кашлянула и села на прежнее место. Старушка поворчала в кухне, что вода в кадке замерзла, и стала отколачивать лед. Под этот шум Катя на цыпочках подкралась к перегородке, стала на стул и тихо произнесла:

– Митя, скорее!

В то же самое время дверь в перегородке скрипнула, и худое бледное лицо, с растрепанными волосами, высунулось в комнату с тихим восклицанием:

– Катя!

Девушка легко спрыгнула со стула и подкралась к двери, а между тем бледное лицо показалось над перегородкой, в том месте, откуда ушла Катя.

– Да где ты?

Слезы досады слышались в этом вопросе.

Катя печально улыбнулась. Но Митя страшно рассердился; он подошел к двери и сердито протянул руку к Кате.

Катя пугливо подала ему серебряную монету.

– Два рубли, – прошептал он, – а сколько?.. час?

– Нет, два, – отвечала Катя.

– Бессовестный! – презрительно сказал Митя.

– Катя, а Катя! – раздался голос старушки из кухни, откуда запахло дымом.

Катя быстро кинулась к столу; старушка показалась на пороге и с упреком сказала:

– Что ты, не слышишь, что ли, Катя?

– Сейчас, маменька! – складывая шитье, отвечала девушка.

– Скорее, ишь как задымил самовар; вынеси-ка его в сени.

Катя побежала в кухню исполнять приказание старушки, а старушка нерешительно подошла к двери перегородки и как будто к чему-то готовилась.

– Митя, а Митя! – робко произнесла она, заглядывая в щелку дверей.

– Что вам, маменька? – спросил Митя.

– Голубчик мой… Митя… у нас… нет чаю! – нерешительно отвечала старушка.

– Вот деньги! – быстро раскрыв двери, сказал Митя и подал матери монету, которую передала ему Катя, а сам сел к столу, на котором стояла неоконченная копия с портрета довольно тучной купчихи.

Радостная улыбка озарила доброе лицо старушки, когда она увидела деньги на своей ладони; но вдруг она как будто что-то вспомнила и, глядя в недоумении на сына, спросила:

– Митя, откуда эти деньги? а?

– Как откуда? я достал! – быстро отвечал Митя, не поворачивая головы.

– Как достал? ты никуда сегодня не выходил! Утром я шла в рынок, у тебя их не было, – строго сказала старушка.

С минуту длилось молчание. Наконец Митя, тяжело вздохнув, отвечал:

– Я, маменька, эти деньги спрятал было на краски, чтоб окончить вот этот портрет.

И он указал на толстую купчиху.

– Ах, боже мой, Митя! – пугливо перебила старушка. – На, возьми их назад. Возьми!

И старушка вошла за перегородку.

– Полно, Митя, – продолжала она, – мы и без чаю ляжем! полно! Как это можно тратить их? хуже, работу проволочишь, а вишь, у тебя сапоги худы… жилет-то я штопаю, штопаю… весь в дырах! Сестра что-то ленится: уж как давно взяла рубашки! Ну, впрочем, известно, девушка молодая, не понимает еще хорошенько горя.

– Что тут говорить! будут деньги, так все купим! – раздражительным голосом перебил Митя и так отчаянно схватил себя за голову, что старушка только махнула рукой и побрела от него… Она села к столу, подняла свои полные слез глаза на образ, висевший в углу, и оставалась неподвижною, пока Катя не внесла в комнату кипящий самовар. Старушка очнулась и, подойдя к самовару, стала греть свои холодные руки.