Потом мне рассказывали, что когда я начал говорить, среди присутствовавших там по службе возникло замешательство: нельзя, не положено. Но действовать никто не решился, такой команды не поступало.
Я огляделся и предоставил слово Надежде Диманштейн, а сам отступил в сторону.
Несмотря на преклонный возраст, она легко вскарабкалась по скользкой глине и, глядя поверх голов, звонко заговорила. Она сказала о работе Никиты Сергеевича на Украине, где им пришлось работать рука об руку, об успешном решении возникавших задач. Потом она перешла к теме сталинских репрессий и реабилитации невинно пострадавших и роли в этом деле Хрущева.
Закончила она словами:
— Наш Никита Сергеевич всегда был честный, правдивый человек, настоящий ленинец. Прощай, дорогой товарищ!
После нее говорил Вадим Васильев. Я не обратил внимания, мне было не до того, а вот Злобин отметил, что он «заметно волновался и все время твердил “так сказать”». Вадим сказал о том, что у него наболело. О своем безвременно погибшем отце, о реабилитации, о других жертвах того времени.
— Низкий поклон тебе, дорогой Никита Сергеевич, — закончил он.
Речи кончились, наступили минуты последнего прощания. Задние ряды стали напирать, всем хотелось сказать последнее «прости».
«Зина (подруга Злобина) оказалась ближе меня, прямо с родственниками, за ней цепочка штатских. Кто-то сбоку командует: “Взялись за руки. Не подпускать”» (А. Злобин). Оказывается, кагэбэшники намеренно «отсекали» публику от гроба. Я этого, в отличие от писателя Злобина, не заметил.
Чтобы хоть как-то восстановить порядок, я собрал своих друзей, мы растолкали «сотрудников в штатском», они не сопротивлялись, а кое-кто, по старой памяти, узнавал меня и здоровался. Образовался коридор. По нему двинулись люди. Они клали цветы, прощались с отцом. Минут через пятнадцать кагэбэшники перекрыли проход, опять началась давка, и мне пришлось снова вмешаться, со мной не спорили, подчинялись. Наконец прошли все. Последними, один за другим, потянулись иностранные журналисты. Советских журналистов там не было. В наших архивах это печальное событие не оставило документальных свидетельств.
Настало время прощаться и нам. Мама держалась с трудом.
«Кто-то, верно внучка Хрущева, Юля всхлипнула. Рада ее тут же одернула: “Держись, тебе говорят. Мы же договорились”. Поперек могилы лежит лом. Приготовлены веревки. Рядом могила Сергея Садовского, ее всю затоптали. Сергей Садовский — кто он такой?[76] Забивают гвозди».
Вот и все. Гроб опускается в могилу. Бросаем горсти земли. Заработали лопаты могильщиков, и выросший холмик покрылся немногочисленными венками, живыми цветами.
Мама не может удержаться и закрывает лицо платком. Ее бережно поддерживает Антон Григорьев.
А вот как этот момент видится со стороны: «Подошла Нина Петровна и положила большую красную розу. Вообще она прекрасно держалась, да и все остальные из близких. Только один Алеша Аджубей все время пытался быть в отдалении, стремясь раствориться в дождике» (А. Злобин).
Мы уже собрались уходить, когда я увидел, что по дорожке от входа к могиле спешит человек с венком в руках. Запыхавшись, он с удовлетворением честно выполненного долга бережно уложил венок на могилу. На ленте надпись: «Никите Сергеевичу Хрущеву от Анастаса Ивановича Микояна».
Оказывается, Серго в субботу не сказал отцу о случившемся. Приехал он на дачу поздно — Анастас Иванович допивал свой чай. Выглядел он усталым. Поговорили о том о сем. Серго сомневался — надо ли сообщать о смерти Хрущева сейчас. Отец разволнуется, не сможет заснуть. Решил отложить сообщение до утра. А поскольку он возвращался в город, то сообщить печальную новость Анастасу Ивановичу попросил секретаря. Она жила вместе с семьей Микояна на даче.
Она горячо поддержала решение Серго перенести разговор на следующий день и заверила, что утром непременно все передаст. Конечно, она ничего ему не сказала. Тем, кто направлял ее действия, совсем не нужен был Микоян на похоронах Хрущева. Так что Анастас Иванович узнал о смерти Хрущева только утром в понедельник из газеты «Правда».
Отца похоронили. Толпа стала растекаться. Я непроизвольно заметил, как какой-то журналист, по виду японец, поднял из-под ног цветок и бережно положил его на могилу.
«Кладбище оставалось закрытым еще 6 часов, людей не пускали, чтобы они могли положить цветы на могилу. А зона оцепления начиналась от метро “Спортивная”, тысячи людей скопились там. Вот и получились семейные похороны с участием вооруженных сил. Тайные похороны, запрещенные похороны, тупее не может быть, но мертвецов ни с того ни с сего не пугаются»
(А. Злобин).
Друзей, близких и просто знакомых мама пригласила на поминки в Петрово-Дальнее. Пока доехали, тучи разошлись, выглянуло солнце.
Собрались за большим столом. Места хватило всем, хотя и сидели тесновато. Говорили много. Одни лучше, другие хуже, но все тепло. Особенно мне вспоминаются добрые слова Петра Михайловича Кримермана и Михаила Александровича Жуковского. Когда старые «друзья» разбежались, именно они стали его собеседниками и товарищами. И сегодня они пришли разделить наше горе, и их слова об отце звучали особенно задушевно.
Еще несколько эпизодов, завершивших этот нелегкий день. К нам пришел некий молодой человек, студент факультета журналистики. Он не смог пробиться на кладбище и добрался до дачи, узнав каким-то образом адрес, чтобы выразить свои соболезнования. В течение ряда последующих лет он звонил мне, иногда заходил, потом исчез…
Прошло несколько часов, за столом стало шумно, часть гостей, разбившись на группки, о чем-то беседовала в парке. Я стоял у крыльца, когда прибежал потрясенный Миша Жуковский.
— Ты знаешь, я тут гулял, зашел за угол, — он показал на дом охраны, — слышу голоса. Прислушался, а это мы, выступает кто-то.
Он был не столько испуган, сколько заинтригован. Я успокоил его:
— Это обычная подслушивающая система. Они, наверное, прослушивали запись, перед тем как отправить ее начальству.
Вскоре нам рассказали о Льве Андреевиче Арцимовиче. Он не мог быть на похоронах: возглавляя делегацию на научном конгрессе в Швейцарии. На заседании в день похорон он попросил всех почтить память Хрущева. Думаю, что кто-то другой на подобное не осмелился бы.
На следующий день после похорон позвонил с выражением соболезнований мэр Сан-Франциско Джордж Кристофер. Оказалось, он только вчера прилетел в Москву по какому-то делу, рассчитывал встретиться с отцом, привез ему сувениры. Из газет он узнал о постигшем нас горе, неведомыми путями разыскал мой телефон. Мы договорились о встрече на следующий день в его номере в гостинице «Националь».