в свой, бывший мужнин, кабинет, села на лавку возле стола, притянула всё ещё перепуганного слезами матери ребёнка к себе, заглянула в глаза и, сжав его плечики, серьёзно сказала:
— Ты у меня теперь в доме главный, хозяин. Всё, что тут есть — твоё будет. Не верю я, что этот московит отца твоего живым из своих лап выпустит. А стало быть, вся моя надежда на тебя. Быть тебе и посадником, и боярином, и хозяином. А потому ты должен соображать хорошо, в науках разбираться, грамоту знать. Я сама теперь стану следить за твоей учёбой, сама наставников тебе подберу. И хозяйство вести приспособлю. Ты теперь в доме главный, — повторила она. — Понял?
— Понял, — серьёзно ответил малец, кивнув своей русой головкой.
1 декабря к великому князю на Городище прибыл архиепископ Феофил со знатнейшими людьми Новгорода, били челом и слёзно просили освободить тех, кого не отправили в Москву, в основном детей боярских, отдать их на поруки за хорошие деньги. Потянув время и довольно помучив новгородцев своими раздумьями, ко всеобщей радости и удовольствию Иоанн простил арестованных, погрозив, что, если они повторят своё бесчиние, то уж милости от него не дождутся.
Рассудив и другие спорные дела с новгородцами, Иоанн согласился на уговоры местной знати отобедать по очереди у каждого из них, принять дары. Первым после владыки удостоился чести угощать государя Московского князь и воевода Гребёнка-Шуйский.
Просторная трапезная Василия Васильевича была полна лучшего народа, знатные дамы города краснели, стыдились и всё же бросали любопытные и даже дерзкие взгляды на красивого и всё ещё молодого самодержца, вступившего в пору расцвета всех своих сил — духовных и физических. А он, заскучавший уже по женской ласке, поддавался на те взгляды, пьянел от них не меньше, чем от вина, а учитывая, что все намеченные дела его завершились вполне благополучно, он чувствовал себя особенно хорошо. И потому, когда наряду с другими подарками Шуйский преподнёс ему двух мощных кречетов, он, соскучившийся по соколиной охоте, которую очень любил, не удержался и решил покрасоваться с птицами. Приказал одному из сокольничих подать ему специальную перчатку и тут же натянул её на руку. Тонкая, но плотная двойная кожа обтянула его руку до самого локтя. Он приблизил её к птице, которую тут же приподняли и пересадили к нему. Кречет крепко вцепился когтями в перчатку, да так, что Иоанн собственной кожей ощутил их мощь.
Кречет был прекрасен, той редкой ярко-красной породы, которая ценилась не только на Руси, но и в других странах Востока и Запада. На голове птицы был надет бархатный, расшитый жемчугом и серебром клобучок с серебряными завязками в виде шнурков, закрывавший ей глаза. На кречете красовались также искусно расшитые и разукрашенные каменьями нагрудник, нахвостник с серебряным колокольцем, обножки, ногавки. Из-за клобучка птица ничего не видела, оттого сидела на руке смирно, но напряжённо, то и дело поворачивая из стороны в сторону свою гордо посаженную головку, словно пытаясь через толщу ткани рассмотреть, что творится вокруг, какие действия стоит предпринять, если вдруг откроется свет. Иоанн отодвинул в сторону руку с тяжёлой птицей, словно собираясь подбросить её ввысь, и кречет, почувствовав это, слегка сжался. Он не мог понять, как полетит с закрытыми глазами и что за глупый хозяин собирается запустить его, не сняв клобук.
Но Иоанн, покачав руку и ощутив дух и мощь замечательной птицы, вновь приблизил её к себе и довольно улыбнулся:
— Хорош!
Не только женщины, но и многие мужчины были захвачены впечатляющим зрелищем оказавшихся рядом азартного охотника в царском одеянии со сверкающими металлом глазами и мощной птицы, их направленные навстречу друг другу профили были чем-то похожи — одинаково хищные, слегка изогнутые, изящные...
Налюбовавшись птицей и поблагодарив Гребёнку-Шуйского, Иоанн вернул кречета ловчему и вновь принялся за трапезу. Шёл Рождественский пост, но русская кухня имела возможность угодить важному гостю, не нарушая традиций: десятки сортов разной рыбы и её частей — икры, печени, языков и прочего были приготовлены самыми разными способами и украшали стол.
С этого дня пир следовал за пиром. Через день великий князь наведывался в дома один богаче другого. Новгородская знать старалась не ударить лицом в грязь перед высоким гостем и друг перед другом, столы ломились от яств, одно чуднее другого, вина лились рекой. И везде ему преподносили подарки, тоже стараясь удивить и гостя, и друг друга. Тут были разноцветные ипские сукна, камка, бочки с крепким старым мёдом, с белым и красным вином, моржовые зубы, серебро. Архиепископ подарил ему прекрасного жеребца, посадник Василий Казимир — ковш золотой и ещё двух кречетов, Яков Короб — двести золотых, вдовица Настасья Иванова Григорьева с сыном Юрием — десять поставов ипского сукна да два сорока соболей, Александр Самсонов, кроме прочего, ещё и прекрасного серого жеребца, посадник Фома — пегого лошака от себя, а от всего Новгорода — тысячу рублей, то есть пять пудов серебра.
На Рождество Христово великий князь устроил пир у себя на Городище. И тут долго пили и ели, народу прибыло многое множество. Наконец-то, на столах явились и лебедь жареный, и поросёнок, и прочая живность. Рыба отошла на второй план.
19 января 1476 года состоялся пир у архиепископа, третий с начала приезда великого князя. И вновь владыка одаривал важного гостя, преподнёс ему тысячу золотых монет угорских и венецианских, ковш золотой с жемчугом и два рога турьих, окованных золотом, восемнадцать поставов ипского сукна разных цветов, десять сороков соболей, а на проводы преподнёс три бочки вина белого, две красного да две бочки мёду старого.
20 января избранный вместо арестованного Ананьина новый степенный посадник Фома Андреевич Курятник да тысяцкий Василий Максимов преподнесли великому князю от всего Великого Новгорода ещё тысячу рублей помина — от тех, кто не успел устроить пира в честь дорогого гостя. Да от них же — множество даров, приготовленных для вручения. Никого в городе не осталось среди знатных людей, кто не сделал бы великому князю приличного подношения. Скрепя сердце сделала это и Марфа, тоже послав подарки. Владыка припугнул её, что если она пожалеет малого, то может остаться ни с чем.
А потом на своём пиру одаривал Иоанн новгородцев, каждого по достоинству. Кого заготовленными заранее ковшами серебряными, кого — нарядами дорогими, оружием — мечами и ножами, кого — шубами, соболями.
Между пирами успевал он и дела вершить, принимал послов, в том числе от короля свейского Герстура с просьбой о продлении