В июне в Маунт-Верноне десять дней гостила англичанка Катарина Маколей Грэхем, известный историк. Вашингтон был польщен ее визитом. Они вели долгие серьезные разговоры на политические темы и оказались единомышленниками; генерал даже показал ей свои записи военных времен — «для изучения и увеселения».
Серьезные разговоры Вашингтон вел и с депутатом виргинского Законодательного собрания Джеймсом Мэдисоном, который держал его в курсе политических событий. В свои 34 года Мэдисон выглядел состарившимся мальчиком, к тому же он был небольшого роста и слаб здоровьем. Дамы находили его мрачным, холодным и непривлекательным; в собрании он был не ахти каким оратором, зато в обществе политических союзников и студентов, которым преподавал историю, мог развернуться во всю мощь своего могучего интеллекта и искрометного остроумия. Все его суждения основывались на глубоком анализе предмета.
Гости жаждали рассказов о военных подвигах генерала, но здесь их ждало разочарование: о них гораздо охотнее распространялся Билли Ли, даже в мирное время носивший кокарду. Вашингтон же говорил «об американской войне и своих победах, точно о вещах, к каким он не имеет никакого отношения», удивлялся французский журналист Бриссо де Варвиль. Зато он оживлялся, как только речь заходила о сельском хозяйстве. Вознамерившись сделаться образцовым земледельцем, Вашингтон отказался от выращивания табака и кукурузы и стал внедрять у себя многопольный севооборот, экспериментируя с разными культурами: капустой, репой, рожью, люцерной — и прививками фруктовых деревьев. Он пытался выращивать виноград и делать свое вино, сажал черенки разных растений, присылаемых друзьями. Чтобы не отставать от соседа Джефферсона (еще одного экспериментатора, который, например, одним из первых стал выращивать помидоры), он разработал новый плуг, который одновременно боронил и сеял. С начала 1776 года Вашингтон вступил в переписку с известным английским экономистом Артуром Юнгом, который прислал ему «Анналы сельского хозяйства» в четырех томах, и под его руководством высадил в Маунт-Верноне около шестидесяти разных растений.
Другой излюбленной темой для разговоров была навигация на Потомаке. В начале августа 1785 года Вашингтон лично проплыл в каноэ по Потомаку и преодолел пороги у водопадов Сенека и Шенандоа, исследуя подводные камни. В скором времени рабов с выбритыми головами (отличительный знак, чтобы не сбежали) согнали на рытье каналов, которые должны были соединить Потомак с Огайо, а реку Джеймс — с Большой Канавгой. Однажды в ноябре после ужина хозяин пустил бутылку вина по кругу и провозгласил тост: «За успех навигации на Потомаке!»
Вашингтон выступил новатором и в области животноводства, начав разводить мулов — помесь лошади с ослом, — которые были выносливее лошадей, но послушнее ослов, могли доживать до сорока лет и обходились дешевле. В 1784 году испанский король послал ему в подарок двух серых ослов-производителей и трех ослиц. «Посылка» прибыла в декабре 1785 года; один из ослов в дороге сдох, а выжившему дали кличку Королевский подарок. В конюшнях Маунт-Вернона тогда проживали 130 рабочих лошадей; в распоряжение испанского осла были предоставлены три десятка кобылиц, однако он на них даже не смотрел. Только по весне он с «решимостью и величественной торжественностью приступил к работе по продлению рода», писал Вашингтон Лафайету 10 мая 1786 года. В другом письме он высказывал надежду, что Королевский подарок проникнется в Америке демократическим духом, улучшит свои манеры и начнет работать более споро. Лафайет прислал другу трех черных ослов с Мальты, в том числе самца по кличке Мальтийский рыцарь.
Важной достопримечательностью Маунт-Вернона была конюшня с чистокровными лошадьми, где также доживали свой век боевые кони генерала. В 1785 году Вашингтон подарил знакомой даме Элизабет Френч Дюлани своего жеребца по кличке Блускин (его шкура была серо-голубого оттенка), на котором ездил в начале войны. Гораздо большей известностью пользовался гнедой Нельсон, побывавший в сражении при Йорктауне и способный спокойно стоять под огнем. Теперь он в работы не употреблялся и получал овес за прежние заслуги. Вашингтон сам объезжал и обучал своих лошадей, а заботы о конюшне доверил заботам раба Питера Хардимана, весьма сведущего в этом деле.
Большим лошадником оказался и доктор Жан Пьер Лемайер, который довольно часто наведывался в Маунт-Вернон. Летом 1784 года он прожил там довольно долго и стал добрым другом дома: Вашику подарил деревянную лошадку, а его приемному отцу вставил девять зубов, купленных у нескольких негров по 13 шиллингов за штуку. Правда, для Вашингтона этот эксперимент закончился неудачно, и к 1789 году у него во рту оставался только один зуб. Гости отмечали, что на некоторых словах Вашингтон как бы запинается и выговаривает их с трудом; вероятно, давали о себе знать проблемы с зубными протезами. Теперь и у Марты начались неприятности с зубами, и в семейном бюджете возникла новая статья расходов. На время посещений врача Джордж предоставлял в его распоряжение Магнолию — знаменитого арабского скакуна, участвовавшего в скачках в Александрии.
Стороннему человеку генерал мог показаться богачом: Маунт-Вернон состоял из полутора десятков отдельных строений, соединенных крытыми переходами, и напоминал собой маленький поселок. Гостей встречали слуги в красно-белых ливреях. Самым красивым помещением в доме была Новая комната, или банкетный зал, высотой в два этажа, с арочными окнами; оттуда открывался великолепный панорамный вид на Потомак, и казалось, что зал парит в воздухе. Вашингтон велел оклеить стены ярко-зелеными обоями (в те времена синяя и зеленая краски были самыми дорогими) в обрамлении позолоченных карнизов, чтобы помещение выглядело «красивее и богаче». (Днем зеленый цвет поднимал настроение, но за ужином при свечах лица гостей принимали потусторонний оттенок.)
В разговоре с купцом Сэмюэлом Вогэном из Филадельфии Вашингтон как-то обмолвился, что в зале не хватает камина, и тот неожиданно прислал камин из итальянского мрамора с двумя витыми колоннами и картиной-пасторалью, напоминающей о жизни Цинцинната. Посылку доставили в десяти громоздких ящиках. Увидев, что внутри, Вашингтон сначала пришел в ужас. «Боюсь, что он слишком элегантен и роскошен для моей комнаты и республиканского образа жизни», — написал он сыну Вогэна. Но в конечном счете камин занял свое место.
Однако самое сильное впечатление на гостей производила вымощенная плиткой веранда с видом на Потомак, крышу которой поддерживали восемь деревянных колонн (правда, из-за нее в комнаты, выходящие на веранду, никогда не заглядывало солнце). В теплую погоду здесь расставляли виндзорские кресла и легкие переносные столы, чтобы гости могли поужинать на свежем воздухе, наслаждаясь ветерком с реки и щебетом попугаев. Западный корпус, к которому примыкала веранда, украшала восьмиугольная башенка с флюгером в виде «голубя мира» с оливковой ветвью в клюве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});