Читать интересную книгу Смерч войны - Эндрю Робертс

В феврале генерал-майор Иоганнес Брун, командующий 533-й народно-гренадерской дивизией, обсуждая с Фельбертом проблему холокоста, заявил: «После всего, что я прочитал о фюрере, должен заметить, что ему все было известно». «Конечно, он все знал, — согласился Фельберт. — За все он в ответе. Он говорил об этом с Гиммлером». «Да, — продолжал Брун, — этот человек даже не поморщится, если убьют ваших родственников». «Ему абсолютно наплевать», — добавил Фельберт. Они, понятно, воспринимали холокост под углом возмездия, которое обрушат союзники на фатерланд. В марте 1945 года Брун, один из немногих немецких генералов, кому эти разговоры пошли на пользу, признал: Германия не заслуживает победы, после того как «мы в полном сознании погубили столько человеческих жизней, ослепленные иллюзиями и жаждой крови». Генерал-лейтенант Фриц фон Бройх, в свою очередь, сказал: «Мы стреляли в женщин как в скот. Я видел огромный карьер, где расстреляли десять тысяч мужчин, женщин и детей. Они все еще лежали там. Мы приехали специально, чтобы посмотреть. Мне еще не приходилось видеть ничего более изуверского». Тогда Хольтиц вдруг вспомнил о том, как в Крыму дежурный офицер на аэродроме, откуда он вылетал в Берлин, сказал: «Господи, мне не следовало бы об этом говорить, но знайте, что они уже несколько дней расстреливают евреев». По словам Хольтица, только в Севастополе было убито 36 000 евреев[1193].

Обсуждая 13 марта 1945 года газацию и массовые расстрелы людей с генералом Бернхардом Рамке, генерал фаф Эдвин фон Роткирх унд Трах говорил: «Они сами роют себе могилы. Потом появляется команда с пистолетами-пулеметами «томми», и начинается расстрел. Многие еще живы, когда на них насыпается слой земли. Затем специальные «упаковщики» трамбуют тела, потому что их слишком много. Все это делает СС. Я знал одного эсэсовца, и он предложил мне: «Не хотите поснимать? Они расстреливают обычно по утрам, но если вам надо, то у нас еще остались люди и мы можем расстрелять их после обеда». Спустя три дня полковник Фридрих фон дер Хейдте рассказывал полковнику Эберхарду Вильдермуту о концлагере Терезианштадт в Чехословакии: «Там загубили полмиллиона человек, это точно. Насколько я знаю, туда были отправлены все евреи из Баварии. Тем не менее лагерь никогда не был заполнен. Они душили газом и душевнобольных». «Да, это так, — подтвердил Вильдермут. — Я знаю об этом от брата, он работает доктором в лечебнице в Нюрнберге. Они понимали, куда их забирают»[1194]. Но раздавались и другие голоса. «Мы должны неукоснительно исполнять приказы, — рассуждал генерал-лейтенант Фердинанд Хейм. — Мы обязаны делать это, дабы не ослаблять оборону».

Обитатели Трент-Парка разделились на два лагеря: на истых нацистов, по-прежнему приветствовавших друг друга салютом «Хайль Гитлер!», и антифашистов, или по крайней мере не нацистов. На фанатиков, похоже, никак не влияло то, что нацизм терпит поражение. «Чихал я на эту Страстную пятницу! — кичился генерал-майор Вильгельм Уллершпергер, попавший в плен в Арденнах. — Подумаешь, они годы назад повесили какого-то паршивого еврея!» Генерал-майор Вальтер Брунс вспоминая о расстреле тысяч евреев в Риге, рассказывал: «Какой цинизм! Расстреливая людей, команды, уставая, сменялись каждый час. Они делали это с отвращением, но не отказывали себе в удовольствии отпустить какую-нибудь скабрезность. «Взгляни, что за прелесть!» Я и сейчас вижу эту красивую еврейку в одной огненной сорочке. Все эти разговоры о расовой чистоте. В Риге они спали с ними, а потом расстреливали, чтобы они молчали». А полковник Эрвин Йостинг из люфтваффе рассказал другую историю. Некий лейтенант предложил его австрийскому приятелю: «Нет желания посмотреть на потрясающее шоу? Там тьму евреев убивают!» Действительно, целый сарай наполнили женщинами и детьми, облили бензином и подожгли. «Представляете, как они вопили!»[1195].

Конечно, на процессе в Нюрнберге, а затем в своих автобиографиях, опубликованных в пятидесятых и шестидесятых годах, генералы обвиняли во всем Гитлера и приводили один и тот же набивший оскомину аргумент: они исполняли приказы. «Если вы получаете боевой приказ, вы обязаны повиноваться, — объяснял в июне 1946 года Клейст психиатру американской армии Леону Голденсону. — Между военными и политическими директивами огромная разница. Никому не возбраняется саботировать политическое указание, невыполнение военного приказа рассматривается как измена»[1196]. Такую же мысль проводил в беседе с психиатром и Кессельринг: «Исполнение приказа — первейший долг воина. Иначе он не воин…» На примере обитателей Трент-Парка напрашивается вывод: генералы вермахта, уже проигрывая войну, продолжали неистово сражаться не только в силу воинского долга исполнять приказы, но и в надежде избежать возмездия Фемиды.

2

С 1 сентября 1944 года Эйзенхауэр взял на себя управление всеми наземными силами, к немалой досаде Монтгомери. Эйзенхауэр планировал широкое наступление на Германию, а Монтгомери хотел совершить «узкий прорыв» в сердце рейха во главе со своей 21-й группой армий. В пику британцу Паттон предложил, чтобы наступление возглавляла его 3-я армия, заявив с неизменным бахвальством: «это его наилучшая стратегическая (sic) идея»[1197]. Через двадцать лет после войны генерал Понтер Блюментрит, с декабря 1944 года командовавший 15-й армией, признавал: «Мы глубоко уважали генерала Паттона! Мы считали его американским Гудерианом, храбрейшим и блестящим танковым командиром»[1198]. Омар Брэдли, со своей стороны, полагал, что в центре операции должен быть его рывок к Франкфурту. Печально, но получается, что эти командующие руководствовались не стратегическими соображениями, а эгоистическими интересами, и Эйзенхауэру было не так просто примирять их и заставлять действовать по его планам. Ему удавалось добиваться единства среди союзников, и в этом тоже проявлялось его величайшее стратегическое искусство, которое оспаривали и Брук, и Монтгомери.

План Монтгомери грешил многими изъянами. Требовалось фланговое прикрытие от по-прежнему сильной немецкой 15-й армии. Самый прямой путь для снабжения наступающих войск пролегал через эстуарий Шельды, но он находился в руках немцев и после падения Антверпена в сентябре. Идея прорыва по северным равнинам к Берлину выглядела заманчивой, однако ее реализация была связана с большим риском: здесь немцы могли оказать серьезное сопротивление, и, кроме того, надо было форсировать две водные преграды — Везер и Эльбу. На военном кладбище у Беклингена между Берген-Бельзеном и Солтау покоится прах 1500 британцев — свидетельство ожесточенных боев, проходивших между Везером и Эльбой в апреле 1945 года. Помимо всего прочего план Монтгомери принижал роль американских войск, особенно 3-й армии Паттона, сводя ее к фланговой поддержке. Дабы сохранить единство союзников, Эйзенхауэру приходилось думать и том, как поровну распределить лавры от грядущей победы. Скорее всего Монтгомери и прельстила возможность отвести Паттону вспомогательную тактическую роль. В любом случае Эйзенхауэр мягко отверг его идею, назвав ее позднее «карандашным наброском» прорыва в Германию[1199].

Верховный главнокомандующий предпочел вести наступление на рейх «широким фронтом», используя «всю нашу мощь, всю нашу мобильность для полного уничтожения наземных сил противника»[1200]. Однако ввиду ракетной угрозы для Британии, которую можно было ликвидировать только захватом всех пусковых установок, и по ряду других причин основное внимание все же уделялось продвижению 21-й группы армий через Бельгию в обход Арденн с севера и далее в Рур: это позволяло также овладеть важнейшим индустриальным центром Германии и лишить Гитлера средств для продолжения войны.

Эйзенхауэр разделил 12-ю группу армий, которой с августа командовал Брэдли, и большую часть 1-й армии генерал-лейтенанта Кортни Ходжеса направил на поддержку наступления Монтгомери с северной стороны Арденн. 3-я армия Паттона выдвигалась на Саар, а с юга ее прикрывала 6-я группа армий генерал-лейтенанта Джейкоба Деверса: она уже успела подойти после высадки в Южной Франции. К 30 августа Паттон форсировал Марну и вскоре угрожал Мецу и «линии Зигфрида», но ему пришлось остановиться из-за нехватки бензина. Горючее доставляли из Шербура, находившегося на расстоянии четырехсот миль, а у Паттона оставалось только 32 000 галлонов бензина, когда для продолжения наступления ему требовалось 400 000 галлонов. «Простой» приводил генерала в бешенство. Паттон прославился своим горячим нравом и прямотой. «Я хочу, чтобы вы раз и навсегда поняли простую истину, — наставлял он солдат. — Ни один ублюдок не выиграет войну, умирая за свою страну Ее можно выиграть, заставляя другого ублюдка умирать за свою страну… Благодарите Бога за то, что через тридцать лет, когда вы будете сидеть возле камина с внуком на коленях, вам не придется, отвечая на его вопрос: «А что ты делал на войне?», говорить: «Выгребал г… но в Луизиане»[1201]. А вдове второго лейтенанта Нила Н. Клоудира, убитого выстрелом в сердце под Морвилем 16 ноября, когда он вел свой взвод на штурм немецкого дота, Паттон писал: «Я знаю, что ничем не могу помочь вам в вашем горе. Я скажу лишь, что все мы должны рано или поздно умереть. Пусть же вас утешит хотя бы то, что ваш муж принял геройскую смерть, исполняя долг человека и солдата»[1202].