Читать интересную книгу ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО - Вадим Белоцерковский

Живя по разным сторонам океана, мы с Довлатовым встречались нечасто и дружили в основном «путем взаимной переписки». Приведу наиболее интересные выдержки из писем Довлатова, которые лучше всего характеризуют его, а заодно и новую эмиграцию.

Из письма от 26 ноября 1983 года (мы с Довлатовым были еще на «Вы»):

«Вы почти не имели со мной дела в качестве автора, потому я хочу вас предупредить: если скрипт не годится (не то направление, качество и пр.), бросьте его мозолистой рукой в корзину, и в результате никаких обид не будет, а будет новый скрипт, может быть, получше этого. Надеюсь, отношения всегда будут простыми.

Передайте большой привет Георгию Владимову, и если сочтете это удобным, расскажите ему такую историю. Когда мне было 12 лет, я дружил с Андрюшей Черкасовым, сыном знаменитого актера. И вот однажды на даче у Черкасовых, где я проводил лето в качестве разночинца, знакомого бедняка и маленького гувернера, появилась красивая девочка — Наташа. Думаю, что она была на год или на два старше меня. Я сразу же в нее влюбился, и несколько дней мы трое провели вместе: играли в волейбол, беседовали и ели на веранде мандарины. Помню также, что мы с Андрюшей фехтовали какими-то рейками, состязаясь в удали, ну и так далее. Девочку звали Наташа Кузнецова, и меня очень волновало ее простое русское имя, потому что я был полуевреем, и в то время нес в себе тяжелый национальный комплекс, а может быть несу и сейчас. Никогда в жизни я больше Наташу Кузнецову не видел, но воспоминание о ней довольно долго и довольно много значило в моей жизни. Боюсь, что это почти необъяснимо, но это так. И вот недавно мой отец, который знал Евгения Кузнецова, специалиста по театру, цирку и эстраде, объяснил мне, что его дочь — Наташа, вернее, Наталья Евгеньевна — жена писателя Владимова. Вот, собственно, и все. Я не думаю, чтобы Наташа помнила мое имя, но, может быть, она помнит начитанного мальчика на даче у Черкасовых. И еще, если у Владимовых есть лишняя семейная фотография (на Западе это бывает), то я очень хотел бы ее получить».

Не правда ли, удивительно красивое, тургеневское, я бы сказал, письмо, и оно очень многое говорит о Довлатове.

Из письма от 18 ноября 1984 года:

«Вернемся к благородной теме холуйства. Для меня было совершено очевидно, что люди уезжают на Запад с единственной целью: никогда не принадлежать ни к каким партиям, высказываться от собственного имени, совершать ошибки, каяться, снова их совершать. Вообще я считаю, что право на заблуждение — главная потребность творческого человека, иначе все захиреет и кончится. Человек, лишенный права на ошибку, — раб, а человек, добровольно лишившийся этого права, — хуже, чем раб, то есть — шут и холуй. В Нью-Йорке таких сколько угодно.

Предвыборная кампания в «Новом русском слове», в ходе которой Мандейл изображался чуть ли не уголовным преступником, — была абсолютно позорной.

Я всегда считал и продолжаю считать «НРС» — главным источником зла в эмиграции, потому что Седых[49] — не фанатик, не идейный болван, не подневольный человек, а спекулянт, деляга. Не знаю, как в Европе, а в Америке русские бизнесмены — самая отвратительная прослойка.

К счастью, мне удается зарабатывать на жизнь в качестве беспартийного строкогона, но если бы эта возможность пропала, я лучше бы стал государственным паразитом или сел (не в первый раз) на шею жене, но изгибаться я уже не в силах. С искривленным позвоночником можно дивно жить в Ленинграде».

Из письма от 7 декабря 1974 года:

«Если уж ты упомянул своего отца (ведь ты сын, а не племянник, как мне говорили — Билля-Белоцерковского?), то с ним у меня связано очень сильное юношеское переживание. Дело в том, что я с ранней юности обожал западный стиль в литературе, и даже не мог приступить к писательству, потому что изнывал от мысли, что моих героев будут звать : Петр Иваныч, Вася, Зина и т. д., а мне бы хотелось: Крошка-Дуглас или Верзила-Гаррис. Так вот, существовало два русских писателя — Александр Грин и Билль-Белоцерковский, которые имели возможность писать не про Васю, а про Верзилу-Гарриса, и я им дико завидовал. Надо бы, вообще, перечитать Белоцерковского».

Из письма от 29 января неизвестного года (Довлатов по советской привычке никогда не проставлял дату на письмах!):

«Получил твой комментарий к моему довольно несуразному произведению («скрипт» для моей программы. В.Б.), все очень убедительно и толково. Может ты действительно — большой человек и государственный ум? В конце концов меня лично социализм с человеческим лицом более или менее устраивает, как и любой другой порядок, при котором не будет страха и зависимости.

Недавно со мной беседовала одна туземная журналистка и спросила, поеду ли я в СССР, если там произойдут демократические перемены? Я стал мяться, потому что не решился ей сказать: «Если в СССР произойдут изменения, то туда первыми хлынут Максимов с Глезером и тотчас засрут все в радиусе 100 000 километров».[50]

Мне очень стыдно, но этих людей я боюсь куда больше, чем Черненко, который по старости, сановитости и лени мог бы и не обратить на меня внимания, а уж Глезер точно найдет меня даже в тундре и безжалостно раздраконит. Все это довольно грустно...»

Из письма от 10 января 1985 года:

«Я понимаю (насколько вообще можно понять чувства другого лица), что испытывает человек, у которого есть идеи, который уверен в своей правоте и которому вешают на губу амбарный замок, вытесняют из массовых органов и т. д. Наверное, призывать в такой ситуации к миролюбию — глупо. Конечно, если бы мой друг отстранил меня от своего журнала, замолчал бы, скрылся — я бы не оставил это без внимания. И все же я надеюсь, что недоразумение разъяснится.[51]

Владимов мне очень понравился, и я считаю чересчур большой роскошью рвать в нашем возрасте отношения со старыми друзьями. То, что я поругался с Лосевым, не меняет отношения к проблеме в целом. Ни для кого и никогда я примером не являлся, и собственную жизнь образцом вовсе не считаю. Попросту говоря, мне жаль, что хорошие люди разъединяются, а плохие, даже презирая друг друга, мудро объединяются.

То, что ты занимаешься идейной работой, не только не смешно, но и вызывает всяческое уважение. В Америке даже Борис Парамонов, бывший негативный идеалист и мой старинный антиприятель, говорит только о заработках, и думает примерно о том же...

От души желаю тебе бодрости в идейных сражениях, а с Владимовым, хочу надеяться, что-то прояснится».

Из письма Довлатова от 15 февраля 1986 года:

«Дорогой Вадим!

Ничего не заставит меня вылезти из убежища глубокого пессимизма, тем более что жизнь этим настроениям способствует. Все мои западные книжки экономически провалились, новых контрактов не будет, переводчица снова родила и возится с младенцем, родители болеют. Я уже года два ощущаю, что со мной происходит что-то важное. И наконец понял, что именно. Когда меня лет двадцать не печатали, я бессознательно мог верить в свою неординарность и бессознательно же рассчитывать — вот напечатают, и все изменится. Сейчас все напечатано, высшей гениальности во мне не обнаружилось, никого и ни в чем убедить мне не удалось, газета, в которую я вложил лучшую часть души и остатки идеализма, провалилась, друзья (Вайль и Генис , к примеру) — надули, бросить журналистскую халтуру на радио я не могу, и так далее. К счастью, родился наш сынок + улучшаются, как ни странно, год от года мои отношения с женой. Вот куда-то сюда и передвинулся источник радости. Но я все еще не готов сместить эпицентр моих посягательств, перенести его с литературы на семью, природу, автомашину и даже на свободу. Короче, я продолжаю внутренне жить как недооцененный и замалчиваемый крупный литератор, будучи в действительности — сдержанно оцененным и не слишком крупным.

Вероятно, ты родился деятелем, борцом, у тебя есть какие-то социальные интересы, а писательство для тебя — лишь инструмент этой самой деятельности. Дай Бог тебе сохранить твою разительную моложавость, навыки зимнего спорта, веру в социальные преобразования. Кто-то должен об этом думать и всем этим заниматься, таких людей можно только уважать. ...

«Партизан-ревю», действительно, солидный журнал, а его редактор Филипс — умный и значительный человек, я его знаю. Он на удивление разумно судит о вещах, средним американцам абсолютно неведомых. Умный и очень мужской старик.[52]

Говорят, Владимова терзает НТС, вплоть до сердечных приступов.[53]

Вот бы тебе написать ему по-христиански примирительное письмо, но ты ведь воин и дуэлянт.

Я бы написал — не падай духом, но ты и так не падаешь, судя по всему».[54]

В ответном письме от 27 февраля 1986 года я постарался как мог подбодрить Довлатова. В частности, напомнил ему, что один видный американский славист поставил его выше Солженицына по таланту, с чем и я совершенно согласен, имея в виду западные сочинения Солженицына. Я советовал Довлатову запастись терпением, писал, что уверен, что его рано или поздно оценят по достоинству.