Читать интересную книгу Угрозы России. Точка невозврата - Сергей Кара-Мурза

Для понимания хода революций надо вглядываться не только в противоречия, созревшие в базисе общества, но и в процессы, происходящие или возбуждаемые в надстройке общества – в культуре, идеологии и сфере массового сознания. Грамши дал сильную теорию таких революций, а в последние полвека накапливается и систематизируется богатый эмпирический материал. Эта работа достигла того уровня зрелости, когда появилась возможность быстро разрабатывать технологии таких революций применительно к конкретной социокультурной обстановке. Для всех стран, не входящих в «метрополию» современного Запада и пытающихся противостоять втягиванию их в периферию этой метрополии, именно технологии этих «цветных» революций будут в среднесрочной перспективе представлять главную опасность их независимости. Эти технологии обеспечиваются мощью западных наук о человеке и обществе, а также СМИ, что обходится гораздо дешевле, чем обычные войны, и не вызывают протестов в собственных обществах.

Для государства эти революции создают опасность свержения властной верхушки и глубокого изменения политической системы, стратегических целей и критериев. Типичным примером такой смены была замена Горбачева на Ельцина в 1991 г. Команда Горбачева сделала для демонтажа советской системы все, что позволяли доктрина, риторика, сам образ этой команды. Под лозунгом «Больше социализма! Больше социальной справедливости!» нельзя было проводить обвальную приватизацию. Такие несуразности снимают наваждение, процесс может выйти из-под контроля. Поэтому была проведена операция «свержения» Горбачева. Граждане смотрели политический спектакль и верили в него настолько, что и спустя 20 лет Горбачев может появляться на сцене и рассказывать, как он страдал оттого, что ему не удалось устроить «социализм с человеческим лицом».

Для нынешней России, которая утратила защиту «мирового социалистического лагеря», а затем и СССР, растеряла союзников и статус великой державы, погрузилась в системный кризис и утратила контроль над большой частью своего народного хозяйства, революции этого типа представляют собой непосредственную и чрезвычайную угрозу. Можно сказать, что этот дамоклов меч висит над государственностью РФ со времен «оранжевой» революции 2005 года на Украине. Тогда в РФ была создана организационная база российского «оранжевого» движения, которая совершенствовалась и тренировалась, став во время президентства Д.А. Медведева развитой сетью с высокой активностью на общественной арене.

Государство и вся политическая система обычно исходит из более или менее устойчивых представлений о грозящих им опасностях и угрозах. Это входит в привычку. В момент единения или хотя бы гражданского мира между властью и обществом эти представления в главном совпадают, а в условиях раскола общества и разброда во власти «карты опасностей», из которых они исходят, сильно различаются [98] .

В предельном состоянии Смуты в умах царит хаос – государство и общество становятся беззащитными, т. к. перестают видеть реальные угрозы и не могут соединиться для их отражения. «Цветные» революции – это революции смуты и хаоса.

Россия, в общем, как все страны в переходном состоянии, очень уязвимы перед этими революциями. Наша интеллигенция до сих пор обучается урокам революций позапрошлого поколения. Причины этого фундаментальны. Первая – мировоззренческое несоответствие власти. Оно выражается, прежде всего, в унаследованном от философии модерна механицизме, навеянном ньютоновской картиной мира представлением об обществе и государстве как машинах. Происходящие в них процессы до сих пор видятся как движение масс под действием сил. Соответственно, и угрозы государству власть видит как массу противников, накапливающих силу, которую они собираются обрушить на защитные силовые структуры государства.

Средства преодоления этой угрозы виделись в укреплении силы – экономической и полицейской. Всякие рассуждения о языке, ценностях, символах, «силе идей» воспринимались властью как лирические метафоры, обозначающие второстепенные факторы. Такая власть, как показал опыт, не готова к эффективному противодействию революции, не применяющей « механическую » силу (хотя бы на первом этапе, который часто решает дело, если позволяет вызреть силе противника до критической массы).

Типичная государственная власть современного типа до сих пор мыслит революцию в категориях марксизма (даже если кадры этой власти о Марксе не слышали). Это внедрено в сознание системой образования, которое построено на постулатах и логических нормах Просвещения. «Философский словарь» (1991) гласит: «Революция – коренной переворот в жизни общества, означающий низвержение отжившего и утверждение нового, прогрессивного общественного строя; форма перехода от одной общественно-экономической формации к другой».

Здесь революция представлена как явление всегда прогрессивное, ведущее к улучшению жизни общества («низвержение отжившего и утверждение прогрессивного»). Но это ограничение отсекают множество революционных «коренных переворотов в жизни общества». Перестройка и рыночная реформа в СССР – чистый случай революции регресса, и его совершенно не могло предсказать советское обществоведение исходя из теорий революции Маркса и Ленина. Кто в 90-е годы поддержал Ельцина, если не считать ничтожную группу «новых русских» с их циничным расчетом, и сбитую с толку либеральную интеллигенцию? Поддержали именно те, в ком взыграло обузданное советским строем коллективное бессознательное. Эти внеклассовые массы людей, освобожденные от рациональности заводов и КБ, правильно поняли клич Ельцина «я дал вам свободу!» В самом понятии рынок их слух ласкал эпитет: стихийный регулятор. А понятие плана отталкивало неизбежной дисциплиной.

Традиционному определению присущ экономицизм, оно ограничено рамками формационного подхода. В его поле зрения не попадают «коренные перевороты в жизни общества», которые не выглядят как смены формаций. Наконец, революция здесь представлена как явление классовой борьбы, из него выпадают «коренные перевороты», вызванные противоречиями между общностями, не подпадающими под понятие класса (национальными, религиозными, культурными и др.).

Даже в странах Запада возникали ситуации, в которых перед народом стояла задача – предотвратить опасность выталкивания страны на периферию его цивилизационного пространства. Так, в 20-е годы в Германии назревала социалистическая «консервативная революция» (которая была сорвана национал-социалистической революцией фашистов). О. Шпенглер писал: «Немецкие консерваторы приходят к мысли о неизбежности социализма, поскольку либеральный капитализм означал для них капитуляцию перед Антантой, тем мировым порядком, в котором Германии было уготовано место колонии» [262]. Но ведь во многом схожи были и проблемы русской революции начала XX века.

Плодотворнее будет признать, что революция может иметь причиной глубокий конфликт в отношении всех фундаментальных принципов жизнеустройства, всех структур цивилизации, а вовсе не только между классами и не только в отношении способа распределения произведенного продукта («прибавочной стоимости»). Например, многие немецкие мыслители первой половины XX в. считали, что та революция в Германии, которая возникла в результате Первой мировой войны, имела в своем основании отношение к государству [99] . О. Шпенглер приводит слова видного консерватора И. Пленге о том, что это была «революция собирания и организации всех государственных сил XX века против революции разрушительного освобождения в XVIII веке». О. Шпенглер поясняет: «Центральной мыслью Пленге было то, что война привела к истинной революции, причем революции социалистической. «Социализм есть организация», он предполагает плановое хозяйство и дисциплину, он кладет конец эпохе индивидуализма» [262].

Понятия представляют собой важнейший инструмент рационального мышления. В данном случае узкое и ограниченное понятие служит фильтром, который не позволяет увидеть целые типы реальных революций, определяющих судьбу народов. Образованные люди часто не видят даже революций, которые готовятся и происходят у них прямо на глазах. Тем более они не могут почувствовать приближения таких революций. Значит, общество теряет саму возможность понять суть вызревающей угрозы.

«Бархатные» и «цветные» революции не могут быть описаны в подобных понятиях (взятых в основном из теорий революции Маркса и Ленина). Даже Грамши задал лишь методологическую канву для их понимания. В социокультурном плане это революции постмодерна, генетически связанные с революцией 1968 года во Франции (и многое воспринявшие у фашизма).