Читать интересную книгу Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Сердечно Вас обнимаю

Станислав Лем

Майклу Канделю

Краков, 4 октября 1973 года

Дорогой пан,

я получил от вас два письма, последнее – от 25.09, и хочу написать по одному вопросу, хотя и с двух сторон. Первым делом, в самом общем виде: вы имеете полное право опубликовать свой разбор моей книги, который был задуман как послесловие; ведь одно дело – послесловие, напечатанное в самой книге, и совсем другое – статья, опубликованная где-то в другом месте. Я не считаю также, чтобы этим послесловием вы сделали что-то такое, что можно было бы назвать нетактичностью. Если бы даже все обстоятельства места и времени были иными, если бы я был автором книги, изданной на Луне или на Гаваях, все равно я был бы на некотором, хотя бы частично расстоянии от вашего послесловия, поскольку мне кажется, – конечно, я могу в этом ошибаться! – что, если книга живущего автора содержит послесловие, то это навязывает читателям убеждение, что данный автор это послесловие одобрил, и даже, может быть, более – что он об этой книге думает так же (по крайней мере в общих чертах), как критик, который высказался под той же обложкой. Да, нелитературную сторону послесловия я хотел бы здесь опустить, то есть не размазывать уже вопрос четкого называния всех «реальных предметов» произведения; главным образом, потому, что чисто актуальное, соответствующее данному моменту звучание произведения может иметь (и имеет, я думаю) преходящий характер, и было бы очень плохо для меня, то есть, для книги, если бы она была чем-то таким, что проще всего назвать закамуфлированным памфлетом или же пасквилем. Впрочем, вы сами знаете, о чем идет речь, так как послесловие не было полностью посвящено раскрытию этого «камуфляжа».

Другая же, может быть, важнейшая во внеличностном измерении проблема, которой я хочу коснуться здесь, касается именно того вопроса, который вы определили в своем письме от 25.09, утверждая, что вы чувствовали обязанность высказать правду, такую правду, которую увидели. В этическом плане это прекрасно и является вашей заслугой, так что ни о каком оправдании этого права не может быть и речи. Однако я осмелюсь заявить, на основании собственного убеждения, а также при поддержке высокого для меня авторитета Гомбровича, что обнаружение и демонстративный показ реальных (реалистичных) предметов литературного произведения будет ПРАВДИВЫМ, но одновременно может быть малосущественным. Эта несущественность проистекает из простого размышления о том, что о тех же самых делах, о тех же самых идеологиях и отношениях, о людях могла бы возникнуть книга, совершенно никуда не годная в художественном отношении. Таким образом, определение «окончательной» ПРАВДЫ, в виде некоего схождения «на самое дно» текста, хоть и является, конечно, и правом, и потребностью критика, в то же время не является отличительным признаком своеобразности произведения, его ценности, его оригинальности, ничего не говорит о том, удалось ли его поэтике создать автономный мир, и наконец, о том, не стало ли то облеченное в языковые одежды, что обнаружил критик и назвал в КОРНЕ правдивым, фатально скучным, темным и нудным. Гомбрович всегда живо и справедливо противостоял этой процедуре, этой ненасытности критиков, которые пытались якобы ПРАВДИВО НАЗВАТЬ то, что лежит на семантическом ДНЕ его произведений, этим попыткам якобы «раз и навсегда» «объяснить» произведение, якобы «сказать о нем совершенно все до самого конца», спускаясь вглубь. Ведь литература черпает свои силы не из того, что было КАМЕШКОМ, раздражающем душу художника, словно песчинка, которая раздражает деликатную ткань жемчужницы, а из вида ЖЕМЧУЖИНЫ, родившейся в результате этого явления; и не разъясняет ЖЕМЧУЖИНУ тот, кто рассекает ее, чтобы показать нам, каким был тот КАМЕШЕК, который вызвал ее создание. Он был причиной ее возникновения, в этом нет ни тени сомнения, но такой диагноз не исчерпывает вопроса «имманентности жемчужины» и не дает нам в руки ключ к пониманию того, чем нам нравится жемчужина. Я знаю, что эта старая метафора жутко затерта, но здесь она очень уместна. Литература самодостаточна и достигает высшей степени, когда разворачивается между полным освобождением языка, его вхождением в безответственность и придонной зоной – этих преимущественно тяжелых, материальных, мрачных или отвратительных истин, фактов, вещей, из которых построено существование. Вы сами когда-то писали, что скорее выбираете танец, нежели диспут, и теперь я этот аргумент позволю себе напомнить, и не потому, что это в моих интересах. Если, как это делали вы в своем первом эссе обо мне, которое вы мне присылали, связи между текстами и той областью действительности, которая до сих пор ни для кого не являлась источником вдохновения или являлась, но не так, как у данного автора, то тогда наверняка это погружение, зондирование, спуск на твердое дно является важным, равно как и показ связей, пуповин, течений, которые соединяют эту глубину с тем, что на ней выросло в качестве литературы. Но издеваться над тиранией, создавать компенсацию творимого ею угнетения, одним словом, развлекаться, обращая в шутку мрачные дела, связанные с нашим социальным естеством, ведь это старо как мир, и в результате подобное определение, будь оно хоть сто раз правдивым, оборачивается банальностью, а банальность эта становится как бы совместной собственностью автора и критика – последнего, поскольку он так на ней сконцентрировался, приписал ей такую значимость, первого же за то, что он дал повод именно для такого действия...

Пишу я это в убеждении, что говорю уже не в узком смысле, что сказанное касается не только моей книги и вашего послесловия, но вашего и моего отношения к литературе. Если это прозвучало как поучение, то уверяю, что вовсе не намеревался вас поучать, а всего лишь представил свою точку зрения и указал на моего гаранта, каким является Гомбрович. Вы приписываете себе неспособность к дипломатическому поведению и считаете это недостатком, изъяном, минусом, а я вам скажу, что это ваше счастье, выигрыш, поскольку из этого видно, что по крайней мере условия в значительной мере пощадили вас и избавили от той фатальности, от тех давящих ситуаций, которые и порождают временами «дипломатические» навыки... Право, вам нечего жалеть, – если речь идет о том опыте, в котором дипломатия – в литературе! – оказывается критично начальной ценностью.

Заканчивая эту тему словом, удостоверяющим то, что говорил правду и только правду (о моих убеждениях, а вообще-то я и любую другую могу), и что ни о какой вине и речи быть не может, и не стоит вам даже думать о чем-то таком, я хотел бы спросить, правильно ли я понял из ваших писем, что вы уже не будете работать в университете Дж[орджа] Ваш[ингтона] в будущем году? Это очень странно, так как из этого вытекает, что у вас не было (нет) начальства должного качества, ибо первой необходимой чертой начальства является способность различать плохих и хороших профессионалов, и, зная еще двух американских славистов, могу сказать, что я бы вас из моего университета так легко не отпустил. Что же касается наконец вашего чувства субъективного несовершенства в переводческой деятельности, то с этим вопросом дела обстоят так. Каждый творец состоит из производственной установки и фильтра отсева. Тот, у кого фильтр со слишком большой пропускной способностью, создает в основном мусор, поскольку идиотизмы и банальности КАЖДОМУ, включая всех гениальных людей, влезают в голову – непрестанно. Лишь имея достаточно критический фильтр, можно самого себя постепенно направлять к лучшему. Тот же, у кого фильтр с большими требованиями, а способностей меньше, чем требуется для прохождения произведенного через фильтр, – несчастный человек, обреченный на вечное самонедовольство, который ничего не может сделать. Но в принципе недовольство собственными способностями намного лучше, нежели постоянное самоудовлетворение, лучше, конечно, для ПРОИЗВЕДЕНИЙ, а не для человека, так полагающего. Потому что недовольство собой понукает и принуждает к усилиям, что вредно для самочувствия, но повышает качество создаваемого. Поэтому, считая, что ваше недовольство собственными способностями ведет к огромной пользе – для того, что вы делаете, а в результате полезно и для меня также, – настоящим заявляю, что уже не буду упорно объяснять вам в письмах, как сильно вы ошибаетесь, прижимая собственные возможности.

Г-жа Реди прислала мне корректуру «Кибериады», которую я потихоньку читаю с удовольствием. «Конгресс»? «Звездные дневники»? Это точно соответствовало бы моим мечтам. Но прежде всего прошу сообщить, действительно ли ваша университетская деятельность зависит от таких олухов?

Сердечно вам кланяюсь

Станислав Лем

Майклу Канделю

Краков, 22 [?] 1974 года

Дорогой пан,

я выступил на нашем ТВ в программе «ОДИН НА ОДИН», по образцу некоторых программ в США (выступающий в огне перекрестных вопросов), но, конечно, это было очень мягкое «прижимание к стенке». Мне построили Луну с маленькими кратерами, среди которых стояло старое черное резное кресло с колонками для меня и большие метеоритные глыбы для собеседников. Прошел также «показ космической моды», а в конце с неба съехали Красный Слон и Телефонная Трубка, из которой хлестал дым. Эту программу, Первую, у нас смотрят все, то есть вся Польша (поскольку у нас больше 4,5 миллионов телевизоров, то потенциально все, кто жив, за исключением младенцев, незрячих и людей в маленьких деревнях, куда ТВ еще не проникло). Смотрели это все, как я заметил в последующие дни (продавцы в магазинах, обслуживающий персонал на стоянке автомобилей, на бензоколонке, столяр, садовник). Передача понравилась, хотя никто из «малых мира сего» почти ничего не понял из вопросов и ответов, а понравилась, пожалуй, по тому же принципу, по которому люди предпочитают непонятную латинскую мессу польской... Это было красиво, разноцветно, а Луну населяли гигантские фигуры, все до одной взятые из «Кибериады», то есть из рисунков Мруза. Из вопросов, из самых изощренных, я понял, что никто почти не воспринимает литературу в качестве литературы, и что различия между чьим-то (например, моим) настоящим взглядом на мир, на будущее, и псевдовзглядом, представленным в литературном произведении, для нормального человека вообще не существует...