страниц описательной прозы, которые никто никогда не читает, пришли миллионы километров любительских фильмов, которые никто никогда не смотрит. Мои любимые Дидро, Вольтер, Паскаль почти ничего не описывали. С другой стороны, Г. В. Вейсу нравилось на каждой странице упоминать величественные горы, журчащие ручьи и бесплодные пустыни. И небо над головой. Ни в коем случае не под ногами. И не где-то в стороне.
Я доехала до ашрама в целости и сохранности. Ашрам представлял собой просторный особняк из красного кирпича, стоявший посреди высоких деревьев с перистыми листьями. Доктор Ашок был прав. Дом оказался очень красивым. Вход охраняли двое непальских полицейских. Похоже, они нервничали.
Навстречу мне вышла Джеральдина. Полицейские посмотрели сначала на нее, потом на меня. Причем довольно враждебно. Моя паранойя крепчала с каждой минутой. После шумного веселья в чайном домике «Голубая луна» и попытки взорвать «Гаруду» я перестала быть неустрашимой и легендарной Тедди.
— Пранам, Тедди.
Я ответила тем же.
На Джеральдине было зеленое шелковое сари, лишь ярче подчеркнувшее рыжие волосы. Она мне нравилась. Но мое сердце принадлежало Лакшми, перефразируя любимую песню Арлен, относившуюся к далеким сороковым годам.
Мы вместе вошли в длинную комнату с темными балками из резного тика. Эффект был неожиданный. На мгновение мне показалось, что я снова в Лос-Анджелесе, в гостиной неоколониального испанского стиля, последнем прибежище тех принадлежащих к моему поколению домашних хозяек, которые терпеть не могли стиль «французская провинция». Я в свою бытность домашней хозяйкой строго придерживалась стиля «баухауз»[46]. Хотя Эрл-младший был убежденным «французским провинциалом».
— Калки медитирует, — сказала Джеральдина. — И все остальные тоже. Кроме меня. Я ждала вас все утро.
Я объяснила причину опоздания.
— Тогда давайте устроим ленч. Надеюсь, вы любите рис. Это все, что у нас есть.
Я хотела включить диктофон, но Джеральдина покачала головой.
— Калки не разрешает пользоваться диктофонами.
— А записи делать можно?
— Если хотите. Но разница невелика. Я хочу сказать, что вы получите от него только… ну, волновой импульс. Он посылает, а мы принимаем. Если можем, конечно. Садитесь.
Мы уселись рядом на длинной скамье. У меня было такое ощущение, словно мы ждем поезда.
— Вы давно здесь? — спросила я, изо всех сил притворяясь профессиональным журналистом. Единственная сложность заключалась в том, что обычно я задавала правильные вопросы, но никогда не слушала ответов.
— Уже год. Это было просто захватывающе. Здесь у меня есть собственная лаборатория.
— Генетическая?
— Да. Я пыталась выделить некоторые… — Джеральдина запнулась и не стала продолжать. Думала, что я не пойму? Или боялась, что пойму? — Главная трудность состоит в доставке сюда нужного оборудования. Вот почему я отправилась с Лакшми в Дели. Мне нужно было получить новый лазер. — Джеральдина нахмурилась. — Лакшми сказала, что вы нашли бомбу…
Я кивнула.
— Как вы думаете, кто мог ее подложить?
— Не знаю. У Калки есть враги. Так что это может быть кто угодно. Он невероятно популярен в Индии. Поэтому старомодные брамины ненавидят его. У него есть тайные сторонники даже в красном Китае. Если бы китайцы узнали, им это не понравилось бы… а они должны знать.
— Но зачем убивать нас вместо Калки?
— Предполагалось, что Калки тоже полетит на этом самолете. Он решил остаться в Катманду в последнюю минуту.
— Не очень спокойная у вас работа, верно?
Джеральдина улыбнулась.
— Ну да, есть люди, которые не хотят, чтобы век Кали закончился. Они думают, что, если убьют Калки, жизнь будет продолжаться как обычно. Но они ошибаются.
Не успела я спросить, что она имеет в виду, как в недрах дома прозвучал гонг. Г. В. Вейсу нравилось наделять дом «недрами» — хвала богу, без полезных ископаемых!
— Калки в зале для аудиенций. — Внезапно тон Джеральдины стал очень почтительным. Она поднялась. Взяла меня за руку. Повела к двойным тиковым дверям в конце комнаты. Те открылись автоматически. Как Джеральдина, так и Лакшми обожали электрические приспособления. С тогдашней точки зрения, мы трое не обладали женственностью.
Зал для аудиенций был того же размера, что и приемная. У одной из стен находился подиум высотой сантиметров в шестьдесят. Заднюю часть подиума украшала деревянная статуя Вишну в полный рост. В своих четырех руках он держал ракушку, дубинку, метательное кольцо и лотос. Статуя была выкрашена в омерзительный синий цвет… официальный цвет Вишну.
На подиуме, скрестив ноги, сидел Калки. Он смотрел прямо перед собой. Теоретически он мог нас видеть, потому что мы находились в поле его зрения, но на самом деле, если верить Джеральдине, он нас не видел, потому что атман, или душа, покинула его тело.
Верила ли я в это? Конечно, нет. Я просто делала свое дело, вот и все.
Пока мы с Джеральдиной лежали на расстеленном перед подиумом дорогом персидском ковре, у меня было достаточно времени, чтобы рассмотреть Калки. На нем была шафраново-желтая мантия, подпоясанная веревкой. Худощав, даже худ. Скрещенные босые ноги — мощные и мускулистые, поросшие золотистыми волосками. В отличие от виденных мной фотографий, распространявшихся ИМКА[47], на которых Калки напоминал Иисуса Христа, он был гладко выбрит. Вьющиеся русые волосы были коротко острижены. Темно-синие глаза смотрели в какую-то неимоверную даль.
Во мне слабо шевельнулась скрытая гетеросексуальность. Калки привлекал меня. Он был блондином, я — брюнеткой. Одного этого было достаточно, чтобы возбудить наши гормоны. Противоположности сходятся. Но я еще не слышала его голоса. Для мужчин голос — это все. Меня возбуждает только определенный тембр. Если этого тембра нет, я остаюсь холодной. У женщин это не голос, а определенный изгиб ляжки. У Арлен он был. Я надеялась, что он есть и у Лакшми.
Должно быть, мы пролежали так минут десять, дожидаясь, когда Калки вновь воссоединится со своим телом, а заодно и с нами. Наконец он сделал глубокий вдох и замигал. Джеральдина прошептала мне на ухо:
— Прикоснитесь к его ноге. Это знак уважения.
Я робко (любимое слово Г. В. Вейса) притронулась к большому пальцу правой ноги Калки. Кожа была грубой и сухой.
Калки смотрел прямо на меня. Потом он улыбнулся.
— И что же находится «за гранью материнства»? — спросил он.
— Свобода, — ответила я. Этот вопрос мне задавали не впервые. — Возможность быть и женщиной, и мужчиной.
— Тиресий[48].
Меня удивило, что Калки знал, кто такой Тиресий. Сама не знаю почему, но я решила, что он должен быть слегка глуповат. Но он оказался быстро соображающим, эрудированным и привлекательным. А голос? Настоящий афродизиак. Приворотное зелье. Он говорил с легким южным акцентом, который казался мне приятным — в отличие от невнятного бормотания тогдашнего президента. Более того, у Калки оказался