— И муку везде с собой носит, — добавила Аннычах.
Продолжая шутить и безобидно — для игры — придираться друг к другу, они шумно вошли в дом. Конгаров сразу же начал хлопотать перед Тойзой, нельзя ли повторить лепешки для Аннычах: она не верит, что ее ждали, что мука давно намолота и даже просеяна.
— Останется до полудня — сделаю, — согласилась Тойза и спросила дочку, зачем она приехала еще, кроме лепешек.
Аннычах развернула свой изорванный табунщицкий наряд и рассказала про потасовку с Абаканом. Потом одежду раскинули на столе и начали разглядывать.
— Легче новую сшить, — Тойза вздохнула и сердито воззрилась на дочь. — А ты бы его по зубам! — она имела в виду жеребца.
— А ты раньше бы научила. Где мне самой догадаться! — отшутилась Аннычах и пошла в свою комнатку переодеться.
Тем временем Конгаров принес воды, а Тойза — кадушку с мукой и опарницу.
Поставив тесто, Тойза опять стала рассматривать одежду дочери: все пуговицы вырваны, на рукавах и на полах висят клочья, разрывы идут вкривь и вкось. Старуха приходила в отчаянье. Единственным утешением было, что Абакан потрепал и то, не любимое старухой платье. Больше Аннычах не наденет его.
— Оставь. Я сделаю сама, — сказала девушка, видя, что у матери опускаются руки.
— А кто носить потом будет? — насмешливо спросила мать. — Корми-ка гостя, прибирай дом и не суйся ко мне.
Аннычах отступилась: мать, конечно, сделает лучше; выросшая в бедности, в обносках, которые переходили к ней от старших, она была великой мастерицей сажать латки, зашивать дыры.
Во время завтрака Аннычах продолжала рассказывать новости: в Главном стане началось большое строительство; реку Биже перегораживают бревнами, камнями, а рядом с нею копают новую реку, которая пойдет на поля, на луга; скоро для коней будет вдоволь овса и сена. Потом спросила, что нового дома.
— У меня, слава богу, ничего. — С годами Тойза все больше начинала любить спокойное, неприметное течение жизни, которое придает ей вид неизменности, прочности, ясности.
У Конгарова кое-что было — он нашел две «писаницы». Если Тойзе и Аннычах интересно посмотреть их, он может показать, они недалеко.
Старуха отказалась: она сегодня до вечера — швея. Аннычах же быстро сделала самую необходимую уборку и вышла вместе с Конгаровым, когда он отправился на работу.
При дороге, уходящей одним концом на юг, в сторону Саянских гор, за которыми раскинулась Тува и дальше Монголия, Китай, Тибет, а другим концом уходящей в просторы сибирских, уральских и волжских степей, стоит высокий плоский камень. Он, как другие, не охраняет покой мертвецов: под ним нет кургана. Нет про него ни рассказов, ни легенд, поставлен неизвестно когда, неведомо кем. Иногда только всадник, прискакавший на Белое, привяжет к нему коня, либо отдыхающий путник прислонится усталой спиной, либо табунный конь почешет бока. Одна сторона камня покрыта замысловатыми бороздками, точно прошелся червь. Эти бороздки оказались буквами древнего, забытого письма, известного теперь только немногим ученым, а вся «писаница» — напутствием, заветом проходящему мимо:
«Помни, что здесь проходил твой отец и будет проходить твой сын».
На обрывистом каменном берегу озера другая «писаница» изображала группу юрт — вид древнего поселка.
Бродили по холмам, по курганам, осматривали обрывистые каменные склоны и курганные плиты. Конгаров рассказывал о хакасских «писаницах». Их много. Это целая каменная книга, летопись, такая же обширная, как страна. Она писалась, вернее сказать, высекалась многие века, над ней работали сотни, может быть, тысячи людей. Художники врубили в ее каменные страницы всевозможные картины природы, мирной жизни и войны. На склоне горы Пичикты Таг — Писаная гора — высечено до двухсот изображений: воины с луками в руках, олени с ветвистыми рогами, скачущие горные козы, кони, верблюды, лисица с пушистым хвостом, разнообразные виды охоты и войны. Изображения сгруппированы в два полотна; можно думать, что это не случайное соседство «писаниц», а единая картина либо поэма, только не прочитанная, не понятая.
На курганной плите Пугалы Тас — камень с быками — изображена картина древнего грабительского набега, каких Хакассия испытала множество со стороны своих соседей-кочевников: крупные быки, угоняемые грабителями, испуганные кони, сбросившие своих седоков, пленник, которого тащат за волосы.
В более позднее время, когда у хакасов появилась письменность, наряду с рисунками начали вырубать поучения мудрецов, вождей, законодателей:
«…Имеющий достаточно оружия может повоевать весь мир, но может быть повоеван и сам. Только имеющий достаточно заботы о мире получит его наверняка».
Вырубали надгробные надписи:
«…На своем двадцать седьмом году превосходства (власти, управления) он, доблестный, умер… Те, на земле находящиеся, тамгами снабженные, табуны лошадей его были бесчисленны. Имущество в мешках не имело счета, как черные волосы… Количество войска, нападавшего на врага, состояло из семи тысяч мужей…»
Девушка спросила, был ли Конгаров в прошлом году на реке Июс. Был. Прошлой осенью рассказывали про одного человека, который появился на реке Июс. Сначала он долго ходил по курганам и жил среди них в палатке, осматривал, измерял, фотографировал курганные плиты, что-то срисовывал с них в тетрадку, потом несколько курганов раскопал и все, что нашел в них — кости, черепки, ржавые удила, стремена, — увез с собой. Он очень любил разговаривать с людьми, слушать сказки, песни, сам рассказывал много такого, чему трудно поверить. Должно быть, немножко помешанный, но тихий и безобидный. От живых людей не было на него ни одной жалобы. А мертвые — дело известное — немы, от них ничего не узнаешь.
И вот этот приземистый, задумчиво медлительный человек с темно-рыжими, слегка курчавыми волосами, одетый в просторный костюм из коричневой байки, идет рядом с нею. Лицо, взгляд, слова серьезны и разумны. В его мешковатой внешности, в неловких движениях, в певуче-гортанной речи, в привычке курить трубку редкими, большими затяжками и внимательно провожать глазами, как уплывает дым, есть что-то значительное и по-детски простодушное, откровенное и безгранично доброжелательное.
Увидев, что Тойза затопила печь, Конгаров и Аннычах повернули назад. Дома их ждала уже большая стопка горячих лепешек. Покушав, девушка стала собираться на работу.
— Теперь когда приедешь? — спросил ее Конгаров.
— На курганы возьмете? — и после его утвердительного кивка пообещала: — Скоро, может быть завтра.
Вечером он опять перемалывал крупу на муку и, подражая шипящему звуку, какой бывает при этом, приговаривал:
— Любишь лепешки — люби жерновцы. Любишь лепешки — люби жерновцы.
Аннычах приехала, как и обещала, на другой день, но поздно, когда Аспат уже вернулся с курганов, и снова туда не пошли. Вечер провели всем семейством на крылечке.
Аспат Конгаров вошел в жизнь Кучендаевых как сын, как брат, который долго не был дома и скоро опять надолго уедет. Его окружили общим вниманием и заботами. Он отвечал тем же. Едва начинается утро, Тойза приносит ему, еще сонному, кружку холодного молока, чтобы человек не томился, пока готовят настоящий завтрак. А Конгаров, заслышав хотя и осторожные, но все же тяжеловатые старческие шаги Тойзы, встает и, прежде чем отправиться на курганы, помогает по хозяйству: рубит дрова, носит воду, крутит жерновцы.
Завтрак, обед, ужин всегда сытны и вкусны. Вечером ждет его прибранная комнатка, заправленная лампа, взбитая постель. После ужина он опять помогает по хозяйству. А когда переделано и мужское и женское дело, все выходят на крылечко и разговаривают о чем-нибудь. Как бывает в ожидании скорой разлуки, все стараются и побольше рассказать, и побольше выспросить.
Порассказать у каждого есть о чем. Урсанах ежедневно выезжает из дому то в бригады, то в Главный стан, и к нему скачут постоянно с новостями: напали волки, подрались кони, перепутались табуны, повздорили табунщики; он ведет дела с сотнями людей, с тысячами лошадей, а ведь не только каждый человек, но и каждый конь — особый нрав, история, происшествия.
У Аннычах свои дела и новости. Что ни день в ее косяках появляются два-три жеребенка. Их надо принять и потом знать про всякого, здоров ли, хватает ли ему молока, как любит его мать, не обижают ли другие жеребята и взрослые кони. При пяти косяках новости валят, как дым от костра с сырыми дровами.
И у Тойзы, когда на руках дом, корова, гуси, кроме того в доме постоянно бывают заводские и приезжие люди, тоже немало интересного.
А про Конгарова нечего и говорить: он будто прожил десятки жизней, знает даже то, что скрыто тысячи лет назад в могилах.