Пылкий юный дуралей, отвергнутый воздыхатель, ревнивец, счастливый осел, одинокий циник… Потому что, если впервые вы полюбите в зрелом возрасте, — все эти ипостаси оживут в вас одновременно. Они примутся каждая за свое, будут сражаться за преобладание и доказывать свои права. В лучшем случае вы заречетесь снова лезть в эту историю. В худшем же сначала наломаете невиданных дров.
Усмешка Орсо погасла, и он заговорил спокойно и задумчиво, словно сам с собой:
— Я не знаю, как это случилось и откуда взялось. Но в тот день моя жизнь раскололась надвое. Зажило что-то, нарывавшее долгие годы. А что-то давно мертвое вдруг проснулось и начало дышать. Вы тоже военный, Мак-Рорк. И потому, вероятно, однажды вы поймете меня. Пылкая страсть к роковым красоткам — все это влечет либо по молодости, либо по пьяни. Фредерика была совсем другой. Я даже не могу сказать, была ли она красива. Я сроду не задумывался, красива ли кровь в моем теле. Она делает меня живым, а значит, она совершенна.
Вот и Фредерика была такой. Кроткая и преданная. Не видящая никакой жертвы в том, чтобы день за днем заботиться о тихом убежище для брата. Ничего не знающая о флирте, зато источающая ровное и надежное тепло. Господи, как я любил ее! Все, что было во мне живого, настоящего, не испорченного, не изгаженного, — все полыхало, будто соломенная крыша, заходилось любовью, как сломанная рука заходится мукой. Мы были разными, как хлеб и глина. Но, поверьте, Годелот, любовь не имеет причин. Вы просто встречаете человека, который словно находится по эту сторону невидимого стекла, отделяющего вас от всего прочего мира. В этом человеке вы будете заперты навсегда, и любые аргументы не стоят даже оловянной пуговицы.
Впервые в жизни я точно знал, что не могу получить того, чего хочу. Впервые не думал о завтрашнем дне, живя только от минуты и до минуты. И впервые был счастлив. Вот же парадокс… Но долго так жить никогда не удается. Если сам не хочешь принимать решений — жизнь заставляет пинком.
* * *
Подходила к концу вторая неделя, а с нею иссякали и деньги. Орсо уже всерьез подумывал, что вскоре придется начать расставаться с припрятанными трофейными ценностями. Альбинони по-прежнему ни словом не упоминали о своих дальнейших планах. Но однажды поздним вечером в каморку лейтенанта постучался посыльный с короткой запиской:«Мне необходимо увидеть вас, Клаудио. Простите за бесцеремонность, я загляну к вам ближе к полуночи. Э.»
Орсо ничуть не удивился. Вероятно, Эрнесто принял какое-то решение, но пока не хочет посвящать в него сестру.
Мрачно обозрев свою клетушку, лейтенант попытался плотнее запереть дробно стучащую ставню, долго стоял в раздумьях под пятном плесени на потолке, а потом решительно оправил камзол и вышел вон. В питейной у ярко горящего очага будет куда уютней…
Умостившись у огня, Орсо поискал глазами кабатчика, собираясь скоротать ожидание, и вдруг заметил человека в мокром плаще, неспешно шагающего прямо к нему. Лейтенант с улыбкой поднялся, вскользь удивившись, с чего Эрнесто пришел на полчаса раньше условленного времени, но улыбка его тут же погасла. Это был не Альбинони.
А человек меж тем приблизился и, стягивая вымокший капюшон, проговорил приветливо и деловито:
— Да ты, похоже, рад мне, командир. Эвон, приятно даже.
Лейтенант замер, глядя в простоватое крестьянское лицо визитера.
— Какого черта, Начо?! — отсек он, пряча потрясение за резкостью.
Начо Прадера когда-то служил под его началом. До изумления бестолковый и неловкий, он набился к Орсо в денщики, чтобы не лишиться места в полку. Слугой он тоже был неумелым и туповатым, но так истово старался приносить пользу, что Орсо жалел бедолагу и не скупился на словечко перед начальством или мелкую монетку. Право, дезертир вовсе не ожидал когда-нибудь снова увидеть своего добродушного и услужливого денщика, даже пику в строю державшего, как вилы.
А тот усмехнулся почти дружески:
— Чего вскинулся, вашблагородь? Не ждал? А ведь я сразу им всем сказал: Начито командиру два года служил, как родного его знает. И друзей его знает. Не верили… Эх вы, голубая кровь, нос кверху!
После короткой паузы Орсо медленно покачал головой, и уголок его рта брезгливо дернулся:
— Ты наемник.
Усмешка Начо стала почти умиленной:
— Во смекалистый! Недаром всамделишный идальго. Честь там дворянская всякая. Ох, помню, махал ты этой честью, в нос ее всем тыкал! Все грандом себя держал, свысока глядел. — Солдат оскалился, и напускное добродушие в его голосе сменилось едкой уксусной нотой. — Монетку жаловал очисткам навроде меня. Вашблагородие, едрить тебя в корягу… Чего, поизносилось благородие? А все ж молодчина ты, командир. Здорово придумал. Девка и так худосочная, а в вороньем своем платьишке и вовсе одни слезы. Неходовой товарец. Ты ее только приголубь — и клади на тюфяк, даже не пискнет, еще спасибо скажет. А братец-монах позора не снесет, мигом под венец тебя пинками загонит — и валяй, живи на всем готовом.
На челюстях Орсо взбухли желваки. Но он не повысил голоса, лишь опустился за стол и мягко промолвил:
— М-да… Люди не меняются, Начито. Ты всегда думал ровно на один чих вперед. Так рьяно гнался за мной, что не выяснил судьбу своего предшественника. Тот тебя обскакал и гниет теперь в земле. Но парень ничем меня не обидел, и я просто проломил ему череп углом табурета. А вот ты… — Лейтенант взял со стола оловянный подсвечник. — Тебе придется в ногах у меня валяться, чтоб я хотя бы погасил свечу перед тем, как загнать вот это тебе в глотку. Особенно учитывая, что ты напрямик притащился мне угрожать, даже не додумавшись устроить хотя бы видимость засады.
Начо сел напротив него.
— А чегой ты мне сделаешь? — осклабился он. — Не здесь же в драку полезешь. Только вякни — и я мигом вой подниму, а у меня припрятаны бумаги о награде за твою голову, тебе шум не на пользу.
— Чего тебе надо? — помолчав, бросил Орсо.
— Так тебя ж и надо, — развел руками Начо, будто лейтенант ляпнул глупость. — Я ж не корысти ради, я от чистого сердца. Богатым стать мне все равно на роду не написано. Я и награду за тебя в кости спущу, есть за мной такой грешок. А вот помнить, как я самого Орсо… идальго чертова… в Мадрид за шиворот приволок, — так и помирать слаще станет.
Лейтенант задумчиво постучал пальцами по столу. Падальщик прав. Схватку завязывать нельзя. Значит, нужно найти повод выйти с ним вон, в ночную дождливую темень. Начо неуклюж,