Дьявол! Барбаросса заворчала, не зная, как унять эту боль, звенящую точно проточенный под сводами черепа подземный ручей. И верно застудила. Забавно, прежде ее никогда не беспокоили зубы, она даже умудрилась сохранить полный их комплект к шестнадцати годам, при том, что сама вышибла не одну сотню и какое-то время даже коллекционировала, заботливо маркируя, чтобы помнить, какая сука была их прежней обладательницей. Потом она, конечно, выросла из этих детских игр, да и ставки в игре немного поднялись — никто в Броккенбурге уже не считает выбитых зубов…
Она не могла даже как следует устроиться — выбранная ею позиция не располагала мебелью и не давала возможности устроить хоть с каким-нибудь удобством ноющую от ходьбы задницу. Приходилось торчать у продуваемого всеми ветрами окна, привалившись плечом к стене, наблюдая за Бригеллой так пристально, как текущие от вожделения подростки наблюдают за задравшей юбки пастушкой, присевшей облегчиться в кустах. А та как будто и не собиралась прочь, развалилась непринужденно на камне, точно баронесса, принимающая посетителей в своих покоях. Уж в посетителях у нее недостатка не было. Кажется, они тянулись к ней со всего Броккенбурга.
Аутопсия из «Девяти Повешенных» битых десять минут болтала с ней о чем-то, жаль, не услыхать о чем. Но судя по тому, как та тискала в пальцах платок и стискивала зубы, беседа была не о погоде и не о вышивке. Следом явилась Чесотка, «двойка» из «Готландских Дев», девица молодая, но резкая как змея и успевшая зарекомендовать себя не в одной славной сваре. Разговор с ней длился куда меньше и был куда горячее — удалилась она кусая губы от злости, печатая шаг так, что едва не звенели булыжники в мостовой. Чего она хотела от Бригеллы? Отсрочки карточного долга? Информации о своей новой пассии? Какой-то пикантной услуги? Барбароссе было плевать на это, как плевать на всех прочих ее подруг и приятельниц.
Несколько раз к ней подходили незнакомые Барбароссе ведьмы со второго круга, с которыми она трогательно обнималась. Сердечные подруги? Они на удивление быстро покидали Будуар, не оставшись даже поговорить. Потому что приходили сюда не за разговорами и объятьями, догадалась Барбаросса. Она и сама не заметила бы деталей, если бы не знала точно, куда смотреть. Но она знала. И потому хорошо видела, как рука Бригеллы едва заметным мягким движением соприкасалась с рукой очередной приятельницы, на миг замерев, а потом стремительно скользнув прочь с чем-то, зажатым между пальцев.
Несомненно, они чем-то менялись. Может, любимыми заколками? Фантиками он конфет? Барбаросса ухмыльнулась, заметив в пальцах очередной такой приятельницы блеск фальшивого серебра. То, что передала ей в ответ Бригелла, было мельче монеты и, судя по тому, как осторожно были сцеплены их руки всю недолгую секунду, заметно более хрупким. Барбароссе даже показалось, что она разглядела блеск стекла, но поручиться наверняка было сложно — уж больно велико расстояние для невооруженного глаза. Досадно, что у нее не имеется подзорной трубы, но и без нее все весьма очевидно, не так ли?
Как мило. Бригелла из «Камарильи Проклятых» приторговывает тайком «серым пеплом»? Ай-яй-яй! Вот это уже очень опрометчиво с твоей стороны, сестрица. В Броккенбурге обычно сквозь пальцы смотрели на разного рода зелья, которыми воспитанницы университета пичкали себя и друг друга. В Аду не существует запретных кушаний, а некоторые снадобья и подавно необходимы для освоения запретных наук и адских энергий. Дурман, белладонна, опиум, спорынья, маковое зелье, конопля — этим добром можно было разжиться на любом перекрестке в Унтерштадте. Многие ведьмочки, отправляясь повеселиться в «Хексенкессель», заправлялись основательной порцией сомы — это позволяло плясать до рассвета даже если демоны отгрызут тебе нахер ноги. Более мудрые, дожившие хотя бы до второго круга, предпочитали хаому — эффект мягче и куда меньше головной боли наутро.
А вот «серый пепел»…
Барбаросса покачала головой. Если в ампулах и верно то, о чем она подумала, Бригелла не просто рискует своей хорошенькой головкой, но и подставляет ее под топор. За «пепел» ее распнет не только городской магистрат, давно пытавшийся остановить распространение дьявольского зелья в Броккенбурге, но и сам господин ректор Шрот. Мало того, ее собственный ковен за такие вещи может, чего доброго, подвергнуть ее остракизму — может, «Камарилья Проклятых» и состоит из безумных гуляк, но ссорится с Большим Кругом она не станет. Очень уж суровая это штука, «серый пепел»…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Посетительниц у Бригеллы оказалось немало, Барбаросса насчитала восьмерых за полчаса. С одной из них Бригелла провела больше времени, чем с прочими. Едва только совершив обмен, обе нырнули в устроенный за камнем лаз, ведущий во внутренние покои Будуара. С точки зрения Барбароссы, это была каменная нора, имевшая из обстановки лишь пару драных ковров да притащенные невесть кем стулья, но постоянные обитатели Чертового Будуара ценили и такой комфорт.
Выбрались обе лишь минут через десять. Судя по тому, что одна из них с довольным видом поправляла на себе кюлоты, а ее спутница подавленно смотрела под ноги, ежеминутно вытирая рукой подбородок, сестрица Бри принимала к оплате за свои зелья не только презренное серебро…
— Давай уже, милочка… — пробормотала Барбаросса, пристально наблюдая за тем, как эта чертовка в очередной раз выколачивает свою трубочку, — Иди скорее сюда, уж я отлижу тебе так, что мало не покажется… Еще месяц ходить не сможешь!
Мысли о расправе над Бригеллой отчего-то не грели душу. Представив, как та, хлюпая разбитым в мясо лицом, ползает по брусчатке, униженно моля о пощаде, Барбаросса не испытала привычного воодушевления. Напротив, ей показалось, будто нечто серое, колючее и холодное заползло в душу. Точно сколопендра, просочившаяся в оконную щелку, юркнувшая в комнату…
Не меньше гуляющего по развалинам холодного ветра ей досаждали обитатели раскинувшейся над Броккенбургом паутины. Видимо, считая старый университетский флигель своей вотчиной, они воспринимали вторжение Барбароссы как вызов своим законным ленным правам — и пусть в атаку броситься остерегались, изводили ее своим докучливым вниманием.
Мясистый клубок из слизких отростков, зацепившись какими-то тончайшими жугиками за провод, сновал мимо окна то вверх, то вниз, издавая негодующий комариный писк. Какая-то тварь, состоящая, кажется, из одних только ящеричных ног и хвостов обосновалась у притолоки, пристально изучая ее единственным, похожим на червивое яблоко, глазом. Еще одна дрянь, слипшийся комок из дрожащих багровых мембран, прилепилась к потолку, тоже чего-то выжидая. Херовы стервятники, подумала Барбаросса с мысленной усмешкой. Все эти жалкие отродья не наделены чутьем и аппетитом плотоядных фунгов, подчищающих город по ночам, но тоже охотно обглодают тело, если обнаружат его в своих владениях. Иногда у них даже выдается подходящая возможность.
Ее звали Коликой, вспомнила она, Колика из Шабаша. Беспутная гуляка, каких много среди юных ведьм, с пустой как дырявая фляга головой. Ведьм из Броккенбурга сложно упрекнуть в том, что они чураются радостей жизни — каждая сука находит себе развлечения по карману, вспомнить хотя бы прошмандовку Холеру, которая неделями напролет могла пропадать в Гугенотском Квартале, чтобы потом объявиться, как ни в чем ни бывало, в Малом Замке, обессилевшая и осоловевшая от вина и траха настолько, что с трудом переставляла ноги. Но Колика, пожалуй, могла бы дать фору даже ей.
Обладающая тягой к дармовому вину, она посещала все балы, приемы и оргии, которые только имели место в Броккенбурге, не делая при этом различий между хорошей мадерой, приправленной экстрактом мандрагоры, и дрянным вином по грошу за шоппен. Такая неразборчивость часто не идет во благо — с пьяных глаз немудрено влезть в свару, от которой стоило бы держаться подальше, или получить кинжал между лопаток от какой-нибудь не в меру ревнивой пассии. Но с Коликой вышло даже забавнее. Угостившись в очередной раз на каком-то балу, она шествовала в дортуар Шабаша, когда ощутила, что ноги отказываются ее держать — и не нашла ничего лучше, чем завернуть в угольный сарай в Нижнем Миттельштадте и расположиться там на ночлег. Будь в ее крови меньше вина с беладонной, может, ничего страшного и не произошло бы, но в ту ночь она спала как убитая — даже если бы двери Ада распахнулись во второй раз, она и то не проснулась бы.