не стал говорить о своей находке — все равно списан, как утерянный. Оставил себе на память.
— И напрасно. Обратился бы в партийный комитет. Ведь действительно глупый случай!
Неслышно вошла официантка обкомовского буфета, поставила перед ними чашечки с кофе и так же бесшумно удалилась.
— Ты должен был так поступить, продолжал Геннадий Игнатьевич. Уверен, товарищи поняли бы.
— Такое и мне приходило в голову, отозвался Пташка. — Посовестился. Вину свою чувствовал... А спустя год-полтора как-то по случаю разговорились с секретарем райкома. Громов у нас был Артем Иванович. Хо-ро-ший мужик.
Много доброго слышал о нем, закивал Геннадий Игнатьевич.
Так вот он и предложил мне написать заявление, продолжал Пташка. Воспрянул и духом. Представил нужные бумаги, членский биле г свой злополучный. Жду. А в это время Громова на запад Украины откомандировали Советскую власть укреплять. Там еще бандеровцы постреливали. У вас же манера: лучших туда, где грудной, опасней.
— На то мы и коммунисты.
— То так, — согласился Пташка. Ото ж и я снова в партию навострился. Вызывает на беседу второй секретарь, что остался на хозяйстве — Фрол Одинцов. Из местных он. Всю семью нашу знал: и батьку покойного, и братов, с войны не вернувшихся. Поговорил со мной, обнадежил. А на заседании бюро райкома как понес, как понес!.. Формулировочки шьет одна другой похлеще. К голосованию подводит. «Кто, спрашивает, — против?» И первый руку поднимает. Члены бюро вслед за ним — будто но команде... Стою я сам не свой. Слышу, ко мне обращается: «Идите, — говорит, — такие разгильдяи партии не нужны». Пантелей Харитонович даже раскраснелся, заново пережив давнишние события. — С тех пор беспартийный большевик.
— Жестоко с тобой обошлись, — проронил Геннадий Игнатьевич. — Жестоко.
— О, Фрол Одинцов дал себя знать!.. До войны парнишка у нас шоферовал — Анатолий Полянский. Громова возил. А вернулся после победы с Золотой Звездой Героя. Артем Иванович сразу же на работу его взял в райком — инструктором. Когда же Одинцов дорвался до власти — все перерешил по-своему. Вызвал к себе, и ультиматум: дескать, если думаешь работать в райкоме — разводись с жинкой, ее, мол, в Германию угоняли, и нам не известно, чем она там занималась. Ну, а Полянский обозвал его кое-какими соответствующими выражениями, забрал жену да и уехал на Днепр, за форсирование которого получил свою Звезду... Герой отступил, а я ничего — выдержал, — засмеялся Пташка,
Да, человеческая глупость, как и разум, не знают границ, — сказал Геннадий Игнатьевич. — Рассказывали мне и об Одинцове. Невероятно... Но ведь руководил районом!
— Руководил. — ...Пока не присмотрелись. А потом поперли — сняли с райкома. И жалею я только об одном — членский билет выманул. Надо было не отдавать — все же политотдел родной дивизии выдавал на сталинградском рубеже.
— Отведай кофейку, Пантелей Харитонович, — подсказал Геннадий Игнатьевич. — Остынет — не тот вкус.
Пташка отхлебнул, отодвинул чашку подальше от себя, проронил:
— Несерьезный напиток — одно баловство.
На губах Геннадия Игнатьевича промелькнула легкая улыбка.
— Вижу, во всем категоричен... — И поинтересовался: — После Двадцатого съезда не пытался поправить свои дела? Тогда многие вернулись в партию.
— Не захотел, — сказал Пташка. — К тому времени уже понял — беспартийному лучше.
— В смысле — легче? Так ведь это вполне закономерно: членство в партии налагает на человека определенные дополнительные обязанности.
— То понятно. Я о другом говорю. Вот режу правду-матку безо всякого, хоть и вижу — хмуришься. Партиец же, прежде чем сказать, двадцать раз подумает.
— Так это же неплохо — думать, а потом уж говорить, — вовсе не шутя заметил Геннадий Игнатьевич, — Верное средство от безответственной болтовни.
— Значит, не понравилось... А чего же партийцы на анонимки перешли?
— Вот как повернули, одним махом разделались! — Геннадий Игнатьевич невольно перешел на «вы». Такое с ним случалось, когда доверительность вдруг омрачалась необходимостью прибегать к официальным отношениям. — Извините, — сухо продолжал он, — но из-за отдельных нестойких, нерешительных членов партии охаивать всех?! Вы, насколько я понял, правдоискатель. Где же ваша справедливость?
Пташка не ожидал такого поворота, сразу и не нашелся с ответом. Вынужден был признать:
— Кажется, действительно перегнул... — Но, сказав это, тотчас добавил: — Если по-справедливости, так охаиваю не я, а вот те «отдельные», существование которых в партии вы допускаете. Коммунист, по-моему, — это уже и есть лучший. Не лучший: значит, не коммунист.
— Ваша точка зрения мне понятна: для советских людей имя партии — священно. С партией коммунистов народ накрепко связал свою судьбу, осуществление своих самых сокровенных дум и чаяний. Только вот рассуждения ваши, Пантелей Харитонович, — Геннадий Игнатьевич в упор посмотрел собеседнику в глаза, — довольно отвлеченны. И обвинения — не обоснованны, Партия всегда освобождалась и будет впредь освобождаться от всякого рода прилипал, заботясь о чистоте своих рядов... Однако и сплеча мы не рубим. В задачи партии входит постоянное воспитание своих членов, что она и делает.
— А принципы?! Тогда принципы ничего не стоят и люди свыкаются с этим. Наши вот ни один не вступился за завод. Постоять за честь коллектива, дать по мозгам кому следует — не нашлось охотников. А дружок — Сергей Пыжов — еще и отговаривал, мол, зря завелся, не туда, куда надо, силы отдаю,
— Что ж они, вовсе руки опустили?
— Да нет. Кипят, спорят, мероприятия намечают... Партком заседал, у директора совещание за совещанием. По предложению Сергея Пыжова ввели новую серийность — через одну берем печи.
— Ага, значит, стараются увеличить выход продукции за счет интенсификации производственного процесса? По-моему, — правильное решение, — Геннадий Игнатьевич пытливо взглянул на собеседника. — А вас оно не устраивает?
— Для полной ясности — это как все равно на амбразуры кидаться, на колючую проволоку телами своими. Только из-за кого и ради чего? Чтобы прикрыть собой отого делягу? Потворствовать его дуросветству?! Не-ет, не согласен. Таких и на пушечный выстрел нельзя допускать к руководству... Затем и приехал. Не плакаться в жилетку, как Серега говорил, а добиваться справедливости. Потому что от таких руководителей — прямой пред государству.
— Логично, — согласился Геннадий Игнатьевич. — Мы непременно в этом разберемся. — Говоря так, он мысленно выходил далеко за рамки данного конкретного случая, понимая, насколько пагубно сказываются подобные эксцессы в рабочих коллективах на моральном климате; от которого зависит и душевное состояние людей, и выполнение производственных планов, что находится в постоянной взаимной зависимости. — Обязательно разберемся, — пообещал он. — За информацию — спасибо... А дальше что? Какова ваша программа? Ну, накажем мы виновников. Если тот «большой строительный начальник» нам не подчинен, сделаем представление в соответствующие инстанции. Но утерянного действительно теперь не вернешь!