— А потом? — Паола подалась к подруге.
— Потом, — Джатта рассмеялась, — ох, потом Тефас им предложил спустить пар в ритуальной схватке в честь новой жезлоносицы. А им что оставалось, такой бой нам устроили, залюбуешься!
— Только тебе любоваться было некогда, — сочувственно вздохнула Паола.
— Да почему ж? Я с жезлом быстро управилась, они только во вкус вошли. — Джатта снова засмеялась. — А потом пир закатили, задержаться звали. Только Тефас сказал, некогда нам гостить. Да я и не хотела, больно нужно. — Джатта аристократов не любила. Мягко говоря. — Ну а ты-то, Паола?
Рассказ Паолы занял времени побольше. Любую приключившуюся мелочь ей хотелось расписать во всех подробностях — и историю Ильды, и драку орков с великаном и рыцарей с орками, и даже встреченный в пути гномий обоз. Но вдруг, неожиданно для себя самой, Паола замолчала. И сказала, помолчав, тихо-тихо, почти шепотом:
— А знаешь, Джатта… Эта трава, зеленая трава, что расходится от твоего жезла, молодая, чистая… Вот это и есть самое важное. То, ради чего стоит жить.
Шли дни. Привыкла к новому дому Ильда, перестала тихонько плакать ночами, а днем цепляться за Паолу, познакомилась с другими младшими ученицами и даже успела повздорить с Класькой, обозвав того бездельным зазнайкой. Вернулись из первых походов еще две крылатые девы, Хетта и Линуаль. Обеим достались, как и Джатте, случайно открытые выходы золотых жил в глухих местах Империи, но у обеих обошлось без приключений — если, конечно, не считать приключением случайную встречу Хетты с медвежонком.
— Кто еще больше страху натерпелся, — смеялась Хетта, вспоминая. — Я как завизжу, он как шарахнется!
И только пятой их подруги, Мантии, все не было и не было…
Вернулась она аж через два десятка дней после Паолы. Оказалось, ее цель была в море далеко на юго-западе, там, куда корабли Империи разве что бурей заносило, на безлюдных и неживых островах. Кто принес весть, Мантия не узнала, почему в такой дальний путь отправили ее, неопытную, ни единого жезла еще не водрузившую, — тоже оставалось лишь гадать. Никто не рассказал юной жезлоносице, что ждет ее в качестве первого испытания. Но там, на крохотном островке в бурном море, среди скал, клубился вязкой тьмой леденящий сгусток маны Смерти. Первозданной, необработанной, неоформленной пока в кристаллы…
Ее первое задание.
— Ой, девоньки! — Низенькая пухлощекая Мантия смешно всплескивала руками, рассказывая. Мантия чем-то неуловимо напоминала хлопотливую наседку, торжественное имя совсем ей не шло, и подруги называли ее Ойка. — Ой, девоньки, я как увидала, так столбом и застыла. Оно черное, а словно и не черное, тьма, по-другому и не скажешь. Стынь могильная и чавкает, будто грязь вязкая, шевелится, дышит, и огоньки в ней бродят — вроде и свет, а все равно — тоже тьма. Ой, глупо я, наверное, говорю, но только, знаете, не увидев этого, и не поймешь. И будто тонешь в нем, вроде вон оно, а вот ты, а взгляд прилип, как в смоле увяз, и не отцепиться. Я уж потом поняла, нельзя туда смотреть, совсем нельзя! А там — стояла рядом с этой мерзопакостностью и тонула в ней, будто мошка неразумная! И вдруг как ударило меня что, поняла, еще чуть — и пропала ваша Ойка. Ну я с перепугу и махнула на жезл, вот честно-честно, девоньки, с перепугу, сама не понимала, что делаю! А как увидала, что все получилось, так вся без чувств и повалилась. Ой, как же страшно там, девоньки, милые, жутью смертной так и веет…
Паола слушала — и вспоминала радостную лазурь кристаллов Жизни и мощь источаемой ими благодатной силы. Мощь, если вспомнить хорошенько, настолько же коварную — ведь и ее, Паолу, едва не засосало, как мошку, в ласковое тепло! Она одна, наверное, могла представить, каково пришлось Ойке, ощутившей власть Смерти.
— А знаешь, Ойка, — Паола обняла подругу, — я понимаю, кажется, почему туда — тебя. В тебе, Ойка наша милая, жизни через край. Тебя никакая смерть так просто не возьмет.
На следующий день объявили дату праздника. Вступление в силу новых жезлоносиц Империя всегда отмечала торжествами. Утром — парад рыцарей и паладинов, днем — церемония Выбора Пути, а после — народные гуляния, выступления акробатов и фокусников, состязания стрелков, и совсем вечером, когда стемнеет, магический фейерверк… и все это великолепие — уже послезавтра!
А там и прощаться время подойдет.
Последние дни вместе казались особенно ценными. Хоть и не навсегда расставание, а все же — велик Невендаар, и одному Отцу Небесному ведомо, когда теперь доведется свидеться. А уж чтобы так, впятером…
Просидели в садике допоздна, все вспоминали и вспоминали проведенные в школе гильдии годы.
— Надо же, — вздохнула Хетта, — я о доме тосковала, одно мечтала: вот выучусь, вернусь… А теперь думаю, вернусь туда, стану об этом доме скучать. Родными вы мне стали, не подружки — сестры. Как же я, да вдруг без вас…
— Ты близко, — утешила подругу Линуаль, — часто сюда наведываться будешь. Я вот тоже домой возвращусь, а от моего дома до столицы не всякий год выберешься. Да и, — Линуаль мечтательно прижмурилась, понизила голос, — знаете, девочки, для меня взрослая жизнь — это свой дом. Муж, хозяйство. У нас там дома ставят крепкие, подворья просторные вычищают, чтоб ни зверь, ни огонь, ни эльф так просто не достали. Хотя, конечно, с эльфами давно мир, но все равно!
Линуаль была родом с юго-востока, из тех лесов, что граничили с эльфийскими землями. Оттуда и впрямь не по всякому случаю столицу навестить надумаешь. Но даже эти леса, подумала вдруг Паола, ближе островов, намного ближе. Может, и правда умней будет вернуться в родные края?
Вот только возвращаться Паоле было не к кому. Давно, наверное, позабыли в родном городке маленькую безотцовщину, дочь веселой маркитантки. Может, помнила та предсказательница, что сказала ей однажды: «Смотри, девочка, не прозевай свою судьбу». Но она и тогда была старухой, жива ли еще?
Да и не нужна в тех краях жезлоносица. Мы — сила Империи, мы расширяем ее границы, и пополняем казну, и призываем благословение Небес на достойных. Нам ли искать, где тише?
Эхом от мыслей Паолы сказала Джатта:
— А я домой не вернусь. Я хочу туда, где буду нужнее. Чтобы знать, твердо знать, что живу не зря.
Наутро Паолу нашел Ольрик, позвал:
— Пойдем со мной, девочка.
Поднялись на самый верх Башни Магов. Паола подошла к краю, взялась руками за парапет. Столица лежала под ней как на ладони: блестящая лента реки с темными черточками мостов, извилистые улочки, проплешины площадей и рынков, зеленое пятно манежа и еще одно — дворцовый сад. Сам дворец рвался башнями и шпилями в небо, на другом берегу реки неразлучными близнецами тянулись ввысь главный столичный храм и монастырская церковь. Но Башня Магов все равно была выше.
— Здесь, — тихо сказал Ольрик, — мы ближе всего к Небу. Это важно, девочка, запомни: когда твоя магия — от Небесного Отца, хоть иногда нужно подниматься ввысь и молча глядеть в небо. Не задавая вопросов, не надоедая Всевышнему просьбами и жалобами. Просто глядеть в небо и молчать.
Паола подняла голову. Небо распростерлось над ней сияющей лазурной бездной. Хотелось раскинуть руки и упасть в эту бездну, падать, падать… все выше и выше! Паола засмеялась: счастье захлестывало ее, она ощущала токи Жизни, ту самую затягивающую благословенную силу, которую впервые почувствовала у своего жезла. Крылья развернулись сами, ноги оторвались от нагретого солнцем камня смотровой площадки…
— Не улетай, — тихонько рассмеялся Ольрик, — рано.
Ойкнув, Паола опустилась к старому магу.
— Ты поняла, да?
— Да. — Паола серьезно кивнула. — Спасибо, учитель.
— Не за что, девочка. Это традиция. Когда-то мой учитель вот так же привел сюда меня. Скажи, — взгляд Ольрика стал вдруг острым, пронизывающим, словно резкий ветер с гор, — ты и правда хочешь отправиться на острова? Не побоишься?
Паола замерла.
— Это опасно: я говорил уже, те земли неизведаны, мы не знаем, что они таят. Это далеко, так далеко, что в случае чего можно не дождаться помощи. Это путь, с которого не свернешь. Но Империи, девочка, это нужно. Хочешь?