воду, сам измученный болью. Он знал, что рана была смертельной. Казалось, прошло целое столетие.
Но все было кончено.
Хадсон смотрел на воду. В ней лопнуло еще несколько пузырьков, но мертвец не поднялся.
Хадсон посмотрел сквозь заросли на небо над головой. Он должен был решить, что теперь делать, но его мозг казался таким же мутным, как это Богом забытое болото. Оставить Брома здесь и попытаться выбраться, пока смерть не настигла его самого? А ведь она была близка и с каждым ударом сердца становилась все ближе.
Нет.
Он должен был вытащить Брома отсюда. Вытащить его и привести в порядок. Похоронить его, как подобает настоящему солдату.
Хадсон сунул руку под воду. Он бы не удивился, обнаружив, что предполагаемый труп уполз, чтобы восстановить силы и сразиться вновь, но... тело было на месте.
Хадсон взял Брома под локти и начал тянуть. Одна его рука омертвела от раны, другую начало сводить судорогой. Силы покидали его, и вскоре Хадсон понял, что задача ему не по силам. От оттащил Брома примерно на тридцать ярдов от места, где тот утонул, и там он поднял голову умершего товарища из воды и вытер грязь с его лица своей окровавленной рубашкой.
— Прости меня, — сказал он. Возможно, это был единственный раз, когда он произнес эти слова. Он не помнил, произносил ли их, убивая людей в оранжевой палатке.
Затем он отпустил тело.
Лицо, застывшее в смерти, не выражало ничего: ни ужаса, ни ярости, ни жажды крови. Ничего, кроме безмятежного покоя. Его снова поглотило болото. Хадсон отвернулся от тела, прижал руку к кровоточащему боку и, пошатываясь, побрел вперед.
Он не рассчитывал уйти далеко, прежде чем у него подкосятся ноги, но увидел впереди привязанную пегую лошадь. Он подумал, что неправильно оставлять ее привязанной здесь и обрекать на смерть, поэтому он дохромал до дерева и отвязал лошадь. Потянув за поводья, он развернул ее и направил обратно, к твердой земле.
От боли ему казалось, что внутренности выходят наружу через рану, но, осмелившись посмотреть, он увидел только темно-красную кровь и уродливый порез.
Спустя некоторое время он и лошадь ступили на твердую почву, и зрение Хадсона поплыло, все накрыло мутной кроваво-красной пеленой, однако он решил приложить последнее усилие, чтобы сесть в седло.
У него не вышло ни с первой попытки, ни со второй, ни с третьей. Он знал, что четвертая попытка станет для него последний, поэтому отчаянно боролся с гравитацией, словно альпинист, взбирающийся на особо опасную вершину. Он наполовину сидел в седле, наполовину свешивался с него в течение нескольких мучительно долгих секунд, но использовал каждую унцию силы и, наконец, сел верхом, хотя его ноги не могли найти стремена.
Он дернул поводья с силой школьника, прихлопнувшего муху. Лошадь тронулась в путь, надеясь вернуться домой. Они ушли не очень далеко, когда Хадсон услышал звериный рев, поднявшийся над деревьями — такой громкий и такой близкий, что лошадь вздрогнула и подпрыгнула. Что бы это ни было, Хадсон предположил, что оно приближалось с северо-запада и находилось примерно в двух милях от него.
Но сейчас его это не волновало. Он наклонился вперед к шее лошади и выпустил поводья из ослабевших рук. Его глаза закрылись.
Лошадь продолжала идти.
Хадсон то выходил из бреда, то снова впадал в него. Приходя в себя, он чувствовал, как солнечный жар обжигает ему спину. Мысли переключились с ран на реальность его угасающей жизни. Хотел ли он по-настоящему стать рыбаком и до конца своих дней жить счастливо на этом острове? Как он мог когда-либо помышлять об этом? Он не был предназначен для такой жизни. Он должен был уйти именно так, на острие меча. Он был солдатом и должен был сражаться в честном бою — он понимал это всей душой.
Рыбак? Нет, он никогда не надеялся на это по-настоящему. Ведь так?
Ему казалось очень важным найти Брома, потому что он хотел сказать своему другу, что им нужно убираться с этого острова. Что-то в этом месте было смертельно опасным. Оно меняло людей, делая их не теми, кем они когда-то были. Как важно было сказать об этом...
— Бром! — позвал он, но мертвый товарищ не ответил. Хадсон попытался снова, закричав так громко, как только мог: — Бром!
И с этим едва слышным шепотом Хадсон Грейтхауз соскользнул с лошади и замер на земле. Над ним в ярко-синем небе кричали чайки, выписывая безумные круги.
Глава тридцать третья
В полдень, под палящим солнцем, Маккавей ДеКей снова стоял перед дверью Апаулины. Он дотронулся до своей маски. Даже под тенью шляпы воск начал размягчаться.
Бродя по улицам, ДеКей заметил одну странность: на каждой двери были мелом написаны номера. У Апаулины был номер 181.
Ему нужно было кое-что сделать, прежде чем постучать в дверь. Он снял шляпу, переломил перо пополам, а затем вернул на ее на голову, прячась в спасительную тень, которая в этот жаркий день была скудной. Сжав кулак, он постучал в дверь, потому что теперь ему действительно нужна была помощь Апаулины — без нее он бы не достал новое перо.
Два часа назад ДеКей отправился во дворец на поиски Фрателло и нашел его в маленькой освещенной лампой и скрытой золотыми занавесками комнате слева от лестницы. Фрателло сидел за украшенным резьбой столом и что-то писал в большой книге в кожаном переплете с пожелтевшими страницами. Когда ДеКей вошел в комнату, Фрателло мгновенно закрыл книгу и вернул перо на подставку рядом с чернильницей, сделанной из морской раковины размером с кулак.
— Он уже в пути, — сказал ДеКей. — Я не очень верю, что Грейтхауз сможет