Читать интересную книгу Петр Великий - Казимир Валишевский

Петр вполне сын своего народа и своего века. Он пришел в свое время. Народная песнь той эпохи поет о кручине безвестного героя, томящегося избытком чувствуемых в себе сил, не находящих применения. То изображение и жалоба всего народа. Россия того времени изобилует таким избытком энергии физической и нравственной, обреченной на бездействие благодаря отсутствию общественной жизни. Богатырские времена миновали, богатыри остались. Петр явился вовремя, чтобы дать им работу. Он резок и груб, но не следует забывать, что ему приходилось иметь дело с правами иными, чем те, к которым мы привыкли, с выносливостью и крепостью, о которых мы с трудом можем составить себе представление. В бытность свою в Москве в 1722 году Берхгольц присутствовал при казни трех разбойников, приговоренных к колесованию. Самый старый умер после пяти– или шестичасовой пытки; два других, более молодых, еще живы, один из них с трудом поднял руку, сломанную поворотами колеса. Чтобы высморкаться тыльной стороной ладони; потом, заметив, что этим движением запачкал несколькими каплями крови колесо, к которому привязан, снова протянул искалеченную руку, чтобы их стереть. С молодцами такого закала можно на многое рискнуть, можно также многое на них взвалить; но если приходится противоречить их природным склонностям, инстинктам или предрассудкам, то очевидно, что здесь мерами кротости ничего не поделаешь.

Петр – циник и развратник. Изобличаемое отрицателями его дела смешение отечественной дикости с западной испорченностью прежде всего бросается в нем в глаза своей отталкивающей внешностью. Откуда оно взялось? Мы видим Петра проникнутым им задолго до его первой поездки за границу. Супружеские злоключения Евдокии и торжество Анны Монс предшествовали великому путешествию. Для юноши было достаточно перешагнуть ручей, чтобы, наткнуться у ворот древнего Московского Кремля на почти завершившееся уже в пределах Немецкой слободы прискорбное слияние порочных элементов. С ним оно еще усилилось, пусть будет так. Но разве, с другой стороны, примером благороднейших доблестей он не дал своим подданным Возможности встать выше этого, как сделал это сам?

Наконец, Петр был нетерпелив и вспыльчив. Мы убеждены, что в этом отношении его ум, характер, темперамент опять-таки являлись отражением всеобщего душевного состояния; его деятельность – резкая, стремительная и лихорадочная – выражением общераспространенного явления. Нет ничего удивительного в том, что он сам не отдавал себе ясного отчета в своей роли волны морского прилива, увлекающей за собой другие волны, но, в свою очередь, гонимой приливом под давлением сил далеких и неизмеримых. Его ошибку разделяли знаменитые соревнователи, и в ту минуту свидетели, даже прозорливые, могли впасть в заблуждение. На расстоянии удобнее восстановить общую картину. Прилив бросается в глаза, и течение явления обрисовывается вполне ясно.

Это течение мы можем проследить в продолжение нескольких веков. Долго ход его замедлялся, но потом оно сразу двинулось вперед, ускоренное сочетанием причин, совершенно не зависимых от воли одного или нескольких людей. Вот на каком основании ответственности личной или родовой, по нашему мнению, существовать почти не может.

Эволюция, введшая, или, вернее, возвратившая, Россию в европейскую семью, приняла резкий оборот после медленного подготовления, потому что того требовали условия исторической жизни страны. Резко приостановленное в XIII веке движение цивилизации только в конце XVII столетия встретилось с условиями, благоприятными для возобновления своего завоевательного шествия, и, наткнувшись на пути, уже проторенные, оно, само собой разумеется, ускорило свой ход, следуя, конечно, по уже проложенному фарватеру и отказавшись от стремления найти пути новые и самостоятельные. Известное явление столкновения речного течения с морским приливом дает точное изображение события.

Что произошло в этом отношении с Россией в области моральной, происходит теперь перед нашими глазами в области материальной. Все здесь совершается сразу. Период растительной жизнедеятельности тут гораздо ограниченнее, чем в соседних странах, что отзывается на приемах культуры. Плуг должен ожидать майского солнца, чтобы взрыхлить землю, а меньше чем через три месяца урожай уже должен быть снят.

Эволюция должна была по этой же причине иметь характер насильственный. Ломающая ее преграда победоносного потока, падающая лавина, стремительность движения всегда сопряжены с известной резкостью толчка. Последние реформы в России, совершившиеся в течение этого века, имели такой же характер, хотя в более умеренной степени.

Отмена крепостного права в некоторых областях государства приняла вид общественного крушения. Страны, которым дано было достигнуть состояния высшей цивилизации без больших потрясений, так же как и без вмешательства извне, посредством долгой внутренней работы и мирного шествия по пути прогресса, – благословенные уголки земного шара. Победа эта была стремительной в Америке; нельзя ожидать, чтобы она совершилась безо всякого насилия в Африке или Азии.

Бесспорно, для народа сопряжено с большими неприятностями такое безудержное стремление вперед, вдогонку за более счастливыми соседями. Но также неприятно родиться кафром или полинезийцем.

Изучая последствия, какие имело для России поспешное дело Петра, талантливый писатель различает четыре дурные стороны: зло нравственное, умственное, общественное и политическое. Не будем касаться числа, но нельзя не согласиться, что, приведя в соприкосновение с примененной им быстротой старую русскую грубость со скептической развращенностью Запада, Преобразователь содействовал нарождению цинизма, одинаково отталкивающего как для русских старого закала, так и для их европейских соседей; что, угнетая своих подданных суровостью законов, навязчивостью регламентов, жестокостью наказаний, он научил их лицемерию и низости и что таким полным пренебрежением, не пощадив традиций прошлого, установлений и даже народных предубеждений, он создал настроение, может быть, давшее начало современному нигилизму. Такова сторона моральная. Следует также сознаться, что чрезмерное и поспешное развитие способностей ассимиляции с интеллектуальной точки зрения лишь подчеркнуло отсутствие в его народе оригинальности, самобытности, заложенное в него самой природой, и уничтожило в нем всякий дух инициативы; что с точки зрения общественной неизбежно поверхностный результат стремительной культуры вызвал опасный разрыв между высшими и низшими слоями общества, причем только первые прониклись идеями и нравами Запада, а последние для них остались непроницаемыми; что, наконец, с точки зрения политической крутое введение иноземных форм правления не позволило организации, таким образом навязанной стране, приспособиться к ее природным склонностям и стремлениям. Признаем все это и еще многое другое. Признаем вместе с Кюстином, имевшим в этом отношении редкую удачу сойтись во мнении с русским писателем, отказавшимся впоследствии от своего первоначального оптимизма, – поэтом и историком Сумароковым, что превратить «людей ненапудренных в животных, обсыпанных мукой» или «медведей в обезьян» не было особенно блестящей победой. Признаем с Левеком, что желание согласовать прогресс промышленный, торговый и умственный с расширением прав крепостничества было мыслью неудачной. «К науке добираются ползком, – сказал также Джозеф де Местр, – но не летят». Допустим и это. «Нума, – говорит он далее, – никогда не думал обрезать тоги римлян, и забота о поднятии нравственного уровня народа, не оказывая ему уважения, – бессмыслица и худшее из заблуждений». Нельзя с этим не согласиться. Даже сам Костомаров, при всем своем энтузиазме, признает, что средства, к каким прибегал народный герой, чтобы осуществить свою реформу, – кнут, топор, вырывание ноздрей, – были не особенно удачно избраны для пробуждения в умах и сердцах его мыслей и чувств, необходимых для того, чтобы дело его могло привиться в России: гражданского мужества, чести, сознания долга. И мы против Петра вместе с Костомаровым.

Но, в общем, не сводятся ли все эти возражения к признанию, что лучше было бы, если бы Россия не подверглась в XIII столетии татарскому нашествию и имела бы возможность на свободе цивилизоваться сообразно своим вкусам и наклонностям в течение следующих веков?

Что касается «семян самобытной культуры», оставленных реформой Петра, – по мнению его хулителей, в полном пренебрежении и даже уничтоженных, – о них может быть столько же речи, как о русском искусстве в архитектурных памятниках Кремля. Спор между археологами и эстетиками наталкивается на трудность определить в этих памятниках оригинальные черты архитектуры или орнаментации, за исключением заимствований в более или менее измененном виде из искусства византийского или римского, древнегреческого, немецкого Средневековья или итальянского Возрождения. Одним словом, нам не кажется, чтобы Преобразователем была допущена значительная потеря действительно драгоценных материалов. Один из историков вменяет Петру в вину отказ от административной автономии – Ордын-Нащокин. И кроме того, как обвинять Петра в том, что он отказался от этого наследия недавнего прошлого? Ведь он с самого начала сделал его краеугольным камнем воздвигаемого им здания. Конечно, он не взял у него всего того, что желательно было бы взять. Имел ли он шансы на успех? Пример Нащокина не указывает на это. От чего же существенного отрекся еще Петр или что существенное он уничтожил? Он не коснулся самодержавия, а только одел по-европейски своих чиновников. Ту цену, в которую обошлись реформы Петра России, также преувеличивают. Обошлись они ей дорого, это правда. В стране, где средняя заработная плата не превышала четырех копеек в день, или, скажем, 12 рублей в год, население вдруг увидело себя вынужденным с введением реформ платить ежегодный налог по одному рублю с человека… И эта тяжесть была еще наименьшей среди всех остальных. В 1708 году работы, предпринятые в Петербурге, потребовали 40 000 человек рабочих, которые, видимо, все, или почти все, погибли при постройке города. Так что в следующем году пришлось набрать такое же число рабочих. В 1710 году понадобилось только 3000 человек; но зато в 1711 году понадобилось сначала 6000, потом 40 000 человек, еще столько же потребовалось в 1713 году. Эти рабочие, прежде чем погибнуть в смертоносных болотах, окружавших новую столицу, получали по полтиннику в месяц заработной платы и жили на счет населения, одни нищенствуя, другие занимаясь грабежами. В то же время армия, в свою очередь, поглощала человеческие жизни. В 1701 году несостоятельные должники были объявлены рекрутами, поступающими в распоряжение офицеров, заведующих набором. Кредиторы теряли деньги, но государство приобретало солдат. В 1703 году чиновники и купцы обязаны были выставить каждого пятого человека из своих крепостных. В 1705 году, в январе происходил рекрутский набор в двадцати местах, новый в феврале, еще раз в декабре и, кроме того, набор драгун среди родственников чиновников канцелярии. Одним словом, увеличение податей втрое соответствовало во время великого царствования уменьшению народонаселения до двадцати на сто, не считая ужасных жертв, принесенных цивилизации в тюрьмах и застенках Преображенского, на Красной площади Москвы, в казематах Петропавловской крепости.