Читать интересную книгу Петр Великий - Казимир Валишевский

Тело царевича, кроме того, было выставлено в течение трех дней. «Каждый мог видеть его и убедиться, что он умер естественной смертью».

Следовательно, существовали сомнения в «естественной» смерти царевича. Не только сомнение, но категорическое утверждение другой развязки встречаем мы во всех остальных сообщениях современников о случившемся. Существуют только разногласия в способе насильственной смерти. Имперский резидент Плейер утверждает, что царевичу была отрублена голова в тюрьме, а Шерер даже указывает палача: то был генерал Вейде. Девица Крамер, дочь нарвского горожанина, будто бы, по словам, пришила голову к телу казненного, изгладив следы убийства, что не помешало ей впоследствии сделаться гофмейстериной великой княжны Натальи, дочери казненного. Штехлину известно лишь, что ей было поручено одеть тело покойного царевича, и других объяснений для ее вмешательства у него не имеется. Но Генрих Брюс рассказывает историю о микстуре, за которой генерал Вейде явился к дрогисту Беру, побледневшему, прочитав рецепт. В сборнике анекдотов, напечатанном в Англии, также находится рассказ о яде, которым была пропитана бумага, врученная царевичу, с приговором суда. Письмо Алексея Румянцева, многочисленные рукописные копии которого ходили по рукам, казалось бы, достаточно убедительно. Автор рассказывает одному из своих друзей, Дмитрию Титову, что царевич погиб по приказу государя, задушенный подушками. Исполнителями царской воли были Бутурлин, Толстой, Ушаков и он сам. Но подлинность документа оспаривается (между прочим, Устряловым) и кажется сомнительной. Де Би и Вилльбуа передают, что царевич умер от «растворения» жил, но они повторяют лишь чужие разговоры. Наиболее подробные рассказы принадлежат Лефорту, позднее советнику саксонского посольства, состоявшему в то время на службе у царя, и графу Рабутину, заместившему впоследствии Плейера на резидентском посту. У них разногласия встречаются лишь относительно совершенно второстепенных пунктов. «В день смерти царевича, – повествует Лефорт, – царь в четыре часа утра в сопровождении Толстого отправился в крепость, где в сводчатом подземелье находилась кобыла и остальные приспособления для наказания кнутом. Туда привели несчастного и, подняв его, дали ему несколько ударов, причем, за что не могу ручаться, хотя меня в том уверяли, отец нанес первые удары. В десять часов утра повторилась та же история, и к четырем часам царевич был настолько истерзан, что умер под кнутом». Рабутин говорит более утвердительно и указывает также на причастность к делу Екатерины. Петр ударил и, «не умея хорошо управлять (кнутом), нанес так удар, что несчастный сейчас же упал без сознания, и министры сочли его мертвым. Но Алексей лежал только в обмороке, и, видя, что он приходит в себя, Петр сказал с досадой, удаляясь: „Еще черт не взял его“. Очевидно, он предполагал возобновить свою работу. Екатерина избавила его от этого труда. Узнав, что царевичу лучше, и посоветовавшись с Толстым, она послала к узнику придворного хирурга Хобби, открывшего ему вены. Петр, предупрежденный, пришел взглянуть на труп, покачал головой, словно догадываясь о случившемся, и ничего не сказал».

Эти свидетельства имеют заслугу ужасного согласования с документом бесспорной правдивости – с записной книгой с. – петербургской гарнизонной канцелярии, в которой велась изо дня в день запись всего происходившего в крепости, где разыгралась драма. Там мы читаем следующие подробности: «14 июня привезен в гарнизон под караул царевич Алексей Петрович и посажен в раскат Трубецкой, в палату, в которой был учинен застенок. 19-е – в этом помещении дважды происходили пытки, с полудня до часа и с шести часов вечера до девяти; на следующий день снова пытки от восьми часов до одиннадцати; 24-е – пытки происходили дважды, первый раз с десяти часов утра до полудня, второй с шести до десяти часов вечера. 26-е – снова пытки в присутствии царя, с восьми до одиннадцати, и в тот же день в шесть часов вечера царевич скончался».

Таким образом, в этом отношении установлена полная достоверность: даже после осуждения Алексей подвергался пыткам, в чем, впрочем, его палачи только следовали обычным приемам уголовного судопроизводства того времени. Но, допустив это, трудно понять, с одной стороны, для чего понадобилось Петру или Екатерине прибегать к другим способам, чтобы ускорить конец своей жертвы: достаточно было бы кнута; а с другой – предположение о смерти, вызванной неумеренным применением пытки, получает большую долю правдоподобия. Аналогичные случаи насчитывались тысячами в судебных летописях той эпохи, а Алексей, как известно, не отличался особенно крепким телосложением. Уже в 1714 году, по свидетельству де Би, с ним был удар, поразивший правую сторону тела. Наконец, резкий характер развязки, при вероятном вмешательстве какого-то насилия – топора, яда или чрезмерных пыток, – по-видимому, вполне подтверждается весьма знаменательным случаем. Перехваченное, подобно донесению Плейера, донесение де Би навлекло на его автора жестокую немилость; произведено было дерзкое вторжение в его жилище в нарушение общепринятых дипломатических обычаев. Свидетельства, им собранные, послужили предметом особого следствия, главным образом направленного на следующий факт: плотник по имени Болесс, зять голландской повивальной бабки Марии фон Хуссе, работал в крепости, когда туда заключен был царевич. Кушанья, подававшиеся Алексею, приготовлялись у него в доме. На следующий день после смерти Алексея жена этого плотника рассказывала матери, повторившей этот рассказ жене резидента, что накануне в полдень обед был подан царевичу по обыкновению. Она видела, что блюда возвращались початыми, и этому обстоятельству не придала никакого значения, но следствие обратило на него особое, настойчивое внимание. Допрошенные, вероятно с пристрастием, бедные женщины могли лишь подтвердить, за исключением некоторых противоречий, свои слова, и так как впоследствии они были выпущены на свободу, то правдивость их не подлежит сомнению. Если же за несколько часов до смерти Алексей был в состоянии еще принимать пищу, следовательно, смерть его была насильственная.

Мы не будем касаться многочисленных легенд, вызванных ужасной драмой. Среди крестьян долго сохранялась уверенность, что царевич жив, спасшись чудесным образом от своих палачей. В 1723 году в Пскове даже появился самозваный Алексей, а также другой в 1736 году в Ярославле. И, в сущности, нам кажется довольно безразличной, с исторической точки зрения, действительная причина, повлекшая исчезновение несчастного царевича. Нравственно Петр, во всяком случае, остается за нее ответственным. В этом процессе, где были судимы одни намерения, планы царя не подлежат сомнению: он хотел во что бы то ни стало избавиться от сына, и эта зловещая черта наложила на него свой отпечаток навеки. Его поведение после события также останавливает всякую попытку извинения. В журнале с. – петербургского гарнизона и в частных записках Меншикова мы находим подробности времяпрепровождения первых дней после трагической развязки, заставляющие содрогнуться:

«27 июня (следующий день после смерти царевича): после обедни у церкви Св. Троицы и благодарного молебна о Полтавской баталии пополудни во 2 часу была пущена для сигнала ракета, по которой палили с крепости первый раз из 33 пушек, потом после из 43 пушек, дали залп из ружей, а после с крепости третий раз из 53 пушек. Молебен служили за церковью на площади, где изволил быть и его величество и прочие гг. министры и сенаторы. И того числа кушали на почтовом дворе все. Того же числа в девять часов пополудни тело царевича из Трубецкого раскату вынесено в губернаторский дом, что в гарнизоне.

25 июня. Тело царевича пополуночи в 10 часов вынесли к Троице, где и поставлено.

29 июня. В тезоименитство Его Величества (после обычного богослужения и пальбы) спущен в адмиралтействе новопостроенный корабль «Лесной», который построен Его Величеством собственным тщанием, где изволил быть и Его Величество и прочие господа сенаторы и министры, и веселились довольно».

В депешах от 4 и 8 июля Петр также сообщает об обеде, данном по этому случаю в Летнем дворце, о ночном празднестве и фейерверке. Спрошенный членами дипломатического корпуса относительно ношения траура, канцлер дал отрицательный ответ, потому что царевич умер, как преступник. И имперский резидент утверждает, что если Екатерина выказывала некоторую печаль среди этих кощунственных развлечений, то Петр казался веселым, как всегда. Даже от этого высшего оскорбления не была избавлена печальная участь сына Евдокии, являющаяся, как легко себе представить, для живописи и поэзии неисчерпаемым источником вдохновения. К весьма любопытному очерку Костомарова приложено воспроизведение картины русского художника, француза по происхождению (Ге): «Петр, предъявляющий сыну показания Евфросиньи».