Он оглянулся. Позади его догоняли Блиц с Марковым, спокойно разговаривая.
«Ну и чудесно, — подумалось Мочалову, — может быть, все уладится. Снимать Маркова с полета было бы так же тяжело, как выгнать из дома старшего брата».
Девиль, свезший Маркова на стенку, пригреб на своем тузике к самолету Мочалова.
— Э, Митчелл! Алло! — позвал он, просовывая голову в дверь кабины.
Пит оглянулся:
— В чем дело?
— У вас все готово?
— Все.
— Тогда давайте закусим. Хозяева тоже ушли позавтракать. Нам с вами уже не удастся плотно перехватить. У вас есть закуска?
— Да! Сандвичи и всякая мелочь.
— И у меня. Кроме того, у меня кофе в термосе, так что у нас будет королевское меню. Вылезайте и тащите ваш продуктовый магазин.
Пит вылез и уселся на дороге люка. Девиль разлил кофе в алюминиевые кружки. Пит взял кружку, но не дотрагивался до нее губами. Он сидел, поджав ноги, и сосредоточенно смотрел на носки своих ботинок.
— Что вы так разглядываете свои сапоги, Митчелл? — спросил Девиль. — Не думаете ли вы, что они из золота?
— Нет, — Пит оторвался от задумчивого созерцания, — я думаю об одной вещи, которую никак не могу понять.
— А именно?
— Минут пятнадцать назад, когда я работал с мотором, мне послышались на набережной крики и какой-то шум. Я выглянул наружу и увидел, что командор Мошалоу насел на другого пилота и тузит кулаками.
— О-ээ! — произнес Девиль, переставая жевать сандвич. — Они подрались?
— Они валялись по земле, один на другом, и на моих глазах командор Мошалоу прижал этого маленького, с зелеными глазами, и притиснул его к земле. Естественно, я подумал, что они поссорились, и предложил командору позвать полисмена. Вообразите, он ответил, что это не драка, а шутка и еще что-то по-русски, чего я не понял. Я подумал — он врет от стыда, что я застал их драку. Но действительно они забавлялись, потому что через минуту разговаривали, как друзья.
— Что же, у них не все болты тут завинчены? — Девиль дотронулся до головы.
— Вот и я тоже подумал сначала. Это очень странно, что два взрослых пилота, перед вылетом в такую экспедицию, валяются по земле, как бешеные телята.
— Да, — ответил Девиль, — а впрочем… какое нам до этого дело? Пусть они ходят по земле хоть вверх ногами. Мне на это плевать. Я не имею никаких возражений, поскольку я получил все, обусловленное контрактом. А почему вас это волнует? Или вам недоплатили?
— Нет, — Пит отрицательно мотнул головой, — я тоже получил все. Да это, в сущности, меня и не беспокоит. Вот если они затеют такую возню в воздухе, тогда я соображу — продолжать мне эту игру или нет. Но меня занимает другая сторона происшествия. Я не стар, но кое-что на своем веку повидал. Главным образом, я видел людей. Мне приходилось встречаться со всякими нациями. Я знавал китайцев, французов, итальянцев, немцев. Вы знаете, этих людей немало в Америке. И понимаете, что меня удивляло. Люди называются по-разному, и несмотря на это, немца трудно отличить от японца и японца от неаполитанца.
— Ну, джапа я отличу за километр, — заметил Девиль.
— Снаружи, конечно. Но я не об этом говорю. Суть в том, что люди разных наций разнятся только внешне. Разная форма глаз, носа, окраска кожи. В смысле же психологии я не знаю особой разницы между японцем и парижанином. Все равно как если вы возьмете доллар и двадцать франков. На долларе Вашингтон, на франках — мисс Франция. Разные рисунки на одинаковом серебре одной пробы. Средний японец думает и говорит о том же, что и средний немец. О выгодной работе, хорошей женитьбе, покупке фермы и сберегательной книжке. Вам приходилось когда-нибудь разговаривать с вашими знакомыми об архитектурных стилях?
— Я в них ничего не понимаю, — процедил Девиль, жуя ветчину.
— Но у вас и нет никакого желания их понимать. Вам просто некогда и не до архитектуры. Вам впору заработать на хлеб. Мы ничего не знаем, кроме нашего непосредственного ремесла. Это собачья старость, Девиль. А вот я смотрю на русских и вижу, что они не похожи ни на кого. Вчера я просидел три битых часа в номере у командора Мошалоу, где были все русские. Они говорили без умолку и ожесточенно спорили. А когда я спросил у командора, о чем разговор, — оказалось, что они спорили об американской архитектуре. Я мог предположить все что угодно, только не это. Как хотите, мне это непонятно.
— Ну, видите ли, все-таки русские полудикий народ, — снисходительно сказал Девиль.
Пит отмахнулся:
— Бросьте эти сказки. Если бы они спорили, какие кольца продевать в ноздри и куда вставлять павлиньи перья, я мог бы вообразить такую чушь. Но полудикие люди, которые три часа спорят об архитектуре, — извините, это вздор. В них, по-моему, есть то, чего нам не хватает, — молодость. Они, видимо, чертовски молоды, жизнерадостны и жадны на ощущения. Мне это нравится, но я хотел бы знать, откуда у них эта молодость?
Девиль небрежно скривился.
— Охота! Вы большой чудак, Митчелл! Вы начинаете закапываться в философию. Не советую. Это не по носу нашему брату. Кроме того, я слыхал, что один немецкий философ так углубился в решение вопроса о причине всех причин, что забыл принимать пищу и умер от истощения. С вами может случиться то же… Смотрите на жизнь проще. Русские щедро платят, и с меня этого хватает.
— Вы говорите как стандартный американец, — с неудовольствием сказал Пит.
— Я и есть стандартный американец. Это отличный продукт… Но вон подходят русские. Давайте убирать наш ленч и пожелаем друг другу счастливой дороги.
Пит встал. К самолетам приближались русские летчики в сопровождении своего советника и директора «Эйрвейс Комнани».
— Все в порядке, механики? — спросил со стенки командор Мочалов.
— Йес, — в один голос ответили Митчелл и Девиль.
— Отлично. Сейчас мы летим. Приготовиться к старту.
— Ну, товарищи, ни пуха ни пера, по охотничьему присловью, — пожелал юрисконсульт торгпредства, пожимая руки летчикам.
— Марков! На первом этапе поведешь ты, — сказал Мочалов, застегивая ремни шлема, — я пойду ведомым. Товарищи командиры, по самолетам!
Тузики в две очереди развезли команды. Мочалов сел на пилотское место. Саженко закладывал под сетку планшета карту первого этапа. Потом оглядел навигационные приборы, новенькие и блестевшие бронзой и никелем.
— Чистая работа, — сказал он и даже облизнулся от удовольствия.
Освобожденные от буйков и хвостовых швартовов, самолеты медленно отходили от стенки, отгоняемые легким ветерком. Митчелл сложил тузик, убрал трап и захлопнул дверцу кабины.
— Самолет готов, пайлот.
Мочалов поглядел в сторону соседнего самолета. В стекле кабины мелькнула поднятая рука Маркова, и Мочалов повторил жест.
— Контакт!
— Контакт!
Моторы взвыли. Завертевшиеся пропеллеры погнали назад упругую струю воздуха и водяной пыли. Самолет стал разворачиваться против ветра. На набережной юрисконсульт бежал, ловя катящуюся шляпу, сдутую вихрем винтов. Мочалов улыбнулся.
Глухой рев моторов перешел в пронзительно звонкий вопль на полном газу, и самолет Маркова, вздрогнув, побежал по воде. Мочалов подрулил ему в струю кильватера. Несколько секунд стремительного пробега — шипение воды под поплавками, плавное покачивание. И сразу привычное ощущение невесомой легкости, которое определяет отрыв от воды.
Описав широкую дугу в воздухе, синяя птица Маркова развертывалась к северу, с каждой минутой набирая высоту.
«Здорово ведет», — подумал Мочалов, оценивая мастерство товарища.
На вираже самолет накренило влево. Под собой Мочалов увидел нежно-голубой извилистый залив, воздушные очертания моста у Голден-Гейт, геометрические чертежи фортов, горы, покрытые еще не зазеленевшими рощами, коробочки домов. Весеннее солнце обливало пейзаж горячей глазурью. За бухтой лежала густая бескрайняя синева океана. И хотя все это было привычно, Мочалов, в веселом опьянении сверкающей широтой, толкнул в бок Саженко и, показав вниз, крикнул во весь голос:
— Красота.
9
Тонкий и высокий свист, похожий на свист пули, звенел, не умолкая. Мочалов повернул голову и прислушался.
Свист продолжался, меняя тембр с глухого на пронзительный.
Мочалов встал и подошел к заиндевевшему окну. Постоял, прислушиваясь. Распахнул форточку. С визгом ворвалась в комнату и закружилась, обжигая лицо, стая сухих серебряных искр. Мочалов зажмурился и быстро захлопнул форточку.
Это повторялось сегодня уже несколько раз. Это было и вчера и раньше. Пурга метет и неистовствует пятые сутки. Поселок занесен до крыш. На улицах сугробы в двухэтажный дом. В двух шагах не видно человека, и шелестящие снежные вихри вонзаются в лицо тысячами колющих игл. На аэродроме накрепко привязаны сменившие поплавки на лыжи, занесенные выше плоскостей самолеты, и каждым день приходится устраивать авралы, чтобы тяжесть сугробов не надломила хрупкие крылья.