слова теряет сознание, то здесь, увидев распутницу вживе, лишится не только чувств, но и самой жизни!»
Среди юных созданий встречаются те, кто, лишь стоит им познать первые волнения сердца, быстро приручаются и начинают клевать с руки. А другие столь набожны и совестливы, так опасаются нарушить заповеди Господа нашего, что медлят принять на себя заветы любви. Но при всем том я предовольно повидал на своем веку истовых христианок и богомолок, пожирающих глазами иконы и изображения святых, днюющих и ночующих в церквах, но под сенью лицемерной набожности таящих собственные страстишки в надежде, что лживая личина помешает свету распознать их суть и все будут считать их благонравными и чистыми, почти что сравнявшимися в добродетели со святой Екатериной Сиенской; нередко им удавалось обмануть и двор, и весь свет, как той великой принцессе, почитай королеве, ныне покойной, каковая, лишь только вздумывалось ей заговорить с мужчиной о своем любовном недуге (а он нередко поражал ее), всегда начинала с того, как надобно любить Всевышнего, а уж потом без околичностей переходила к страстям земным и к тому, что ей надобно от собеседника, побуждая его немедленно приступить к большим делам или хотя бы к их сокровенной сути. Вот как наши богобоязненные девы и жены, а вернее, ханжи водят нас за нос, если в простодушии своем мы не познали всех хитростей бренного мира.
Рассказывали мне одну историю – не знаю, правдивую ли – о том, как в некоем городе во время торжественного великопостного шествия одна из жительниц – не упомнил, высокого или низкого звания – шла босиком с непокрытой головой, уничижая себя за десятерых, так ее разобрало покаяние. А по окончании процессии она отправилась отобедать с возлюбленным; на столе был окорок молодого козленка и ветчина: дух от них разнесся по всей улице, так что кое-кто поднялся проведать нарушителей поста и застал их при этаком роскошестве. Ее схватили и приговорили провести по городу с окороком на вертеле через плечо и с ветчиной на шее. Разве такое наказание не достойно этакого греха?
Кроме упомянутых, встречаются дамы высокомерные, чванливые, презирающие все на этом и том свете – по крайней мере, на словах – и осаживающие мужчин, склонных к страстным излияниям; с ними нужно терпение и стойкость: со временем вы одолеете их и преблагополучно подложите под себя, при всем их великолепном презрении: ибо кто забирается слишком высоко, неминуемо вынужден спуститься пониже. Среди подобных тщеславниц знавал я и тех, кто после высокомерных слов и небрежения к любящим их снисходили сами до взаимности и даже до брака подчас с людьми более низкими по происхождению, нежели они, и ни в чем не достигшими их блеска. Вот так играет с ними Амур и мстит им за несговорчивость, задирая их чаще, нежели прочих, ибо победа здесь доставляет более славы, поскольку одержана над доблестным противником.
Помню я при нашем дворе одну даму из самых высокомерных и чванливых, на все притязания галантных кавалеров, на любые их ухищрения отвечавшую весьма резко, обрывая ухажера язвительным словом (а язычок у нее был преострый) и презрительным жестом, да притом состроив такую гадливую мину, что на душе становилось солоно. Наконец любовь подстерегла ее и примерно наказала, отдав в руки того, от кого она понесла за три недели до собственной свадьбы, причем счастливчик ни статью, ни прочим не мог сравниться со множеством ее прежних поклонников. Но здесь придется вместе с Горацием признать: «Sic placet Veneri» (Так угодно Венере). Подобные чудеса – ее рук дело.
Однажды, когда я был при дворе, угораздило меня без памяти влюбиться в прекрасную и добронравную девицу из хорошего дома, но тщеславную и неприступную. Я решился ухаживать за ней и досаждать ей столь же непреклонно, сколь резко она мне отвечала: ибо, как говорится, нашла коса на камень. Она, однако, не была задета моей напористостью; ведь, обращаясь к ней, я находил все способы воздать ей хвалу, зная, что ничто так не размягчает окаменевшее женское сердце, как славословие в честь красот и совершенств любимого предмета и его превосходства над прочими; я уверял ее, что надменность очень ей к лицу, поскольку она выделяется из ряда обыкновенных созданий, и что девице или зрелой даме, позволяющей себе слишком много вольности и не хранящей высокомерного достоинства, не дождаться почтительного услужения, и клялся, что именно за это ценю ее выше прочих, именуя про себя не иначе как «моя высокомерная владычица». Сие понравилось ей настолько, что она также пожелала называть меня «мой спесивец».
И так я услужал ей, и этак – и могу похвастаться: я добился-таки большего ее расположения, нежели тот высокопоставленный придворный, любимец короля, что отбил ее у меня и, с позволения монарха, женился на ней. При всем том, пока она была жива, сердечная связь меж нами не прерывалась и я продолжал глубоко чтить ее. Быть может, сей рассказ навлечет на меня упреки, ибо всем известно: все, что говоришь о себе, заведомо худо; возможно, я и впрямь слишком увлекся; впрочем, хотя в иных местах этой книги много сказано обо мне самом, но имени моего не упомянуто.
А еще встречаются девицы столь бойкого нрава и настолько ветреные, неистовые, легкодумные, не имеющие иных помыслов, кроме веселья и пустых забав, что не могут отвлечься на иные предметы и отдаются лишь мелким своим страстишкам. Я знавал многих, для кого послушать скрипача, потанцевать, попрыгать, побегать – гораздо приятнее, нежели выслушивать признания в любви; и они отгоняют докучливых ухажеров от себя; так что их с большим основанием можно причислить к сонму сестер-прислужниц Дианы, нежели Венеры. Известен мне знатный и отважный сеньор, к несчастью уже покойный, который так страдал от любви к такой девице – а потом и великосветской даме, – что от этого сошел в могилу. «Вот ведь, – жаловался он, – я предлагаю ей мою страсть, а она говорит мне о своих собаках да об охоте, так что мне бы уже хотелось как-нибудь превратиться в одну из ее гончих или борзых либо, как советует Пифагор, переселиться душою в песье тело, чтобы она обратила внимание на мой сердечный недуг, а я бы излечился от любовной раны». Однако он вынужден был после отступиться от нее, ибо оказался плохим егерем и охотником и не мог следовать за нею повсюду, куда ее влекли переменчивые прихоти и беззаботный нрав, жажда простых удовольствий и незначительных услад.
Но вот что примечательно: когда подобные девицы войдут в зрелость и «отмытятся» (как