уверяя, что раз их ученицы хотят все знать и для того и берут уроки – а к тому ж если в исторических книгах существуют места, требующие толкования (или же ясные по своей сути), – то надо все объяснять и проверять, понятно ли, не перескакивая через страницы. А если поступать наоборот, говоря, что пропускаешь непристойный кусок, то тем самым лишь разжигаешь любопытство и побуждаешь ученицу приставать с расспросами; ибо в природе людской пытаться разузнать то, о чем умалчивают или на что налагают запрет. Сколько робких созданий сбились с пути от чтения историй, подобных той, которую я уже привел, а также вроде повести о преступной любви Библиды к Кавну и прочих подобных, описанных в Овидиевых «Метаморфозах» и даже в его «Науке любви», не говоря уже о прочих искусительных повестях с любострастными речами, сошедшими с пера известных нам французских, латинских, греческих, испанских авторов! Как поется в испанской песенке: «De una mula que haze hin, у de una hija que habla latin, libera nos Domine!»[64] И одному Всевышнему ведомо, как легко нерадивым и подлым наставникам обучать всему этому своих подопечных, притом подперчивая и сдабривая приличествующей подливой, так что наискромнейшее создание не сможет устоять. Разве не впал в грех соумышления и сочувствия, так крепко опечаливший его, сам святой Августин, читая четвертую главу «Энеиды», содержащую описание любовных томлений и смерти Дидоны? Хотелось бы мне иметь столько же сотен экю, сколько было на свете дев, живших как в миру, так и при святых обителях, чьи чувства были взбудоражены, изгажены, а сами они лишены невинности после чтения «Амадиса Галльского». А что способны натворить греческие, латинские и прочие книги, растолкованные, переведенные и проясненные в самых темных местах нашими хитрыми порочными лисами-наставниками, блудодействующими словом и делом в потаенных покоях и кабинетах, вовсе не думая о грядущей расплате, вы сами можете себе представить.
В жизнеописании Людовика Святого, помещенном в книге Паоло Эмилио, мы читаем о некой Маргарите, графине Фландрской (судя по трудам историков, она наследовала своей бездетной сестре Жанне, каковая получила константинопольский престол от своего отца Бодуэна I, императора греческого). В ранней юности ей наняли ментора по имени Гийом, человека набожного и богобоязненного, уже вступившего на стезю монашества, что, однако, не помешало ему сделать своей ученице двоих малышей, названных Жаном и Бодуэном, причем так негласно, что мало кто из близких о том догадался; впоследствии Маргарита узаконила их, прибегнув к помощи святейшего папы римского. Какая мораль и что за педагог! Так читайте, читайте же историю.
Известна мне была одна вельможная придворная дама, состоявшая на содержании у подобного рассказчика и наставника невесть в каких науках; так вот, однажды Шико, королевский шут, прилюдно отчитал ее за то, что у нее хватило бесстыдства стать содержанкой (так он и сказал!) такого подлого мужлана и недостало ума выбрать кого позавиднее. Все собравшиеся стали громко смеяться, а дама расплакалась, ибо сочла, что все это подстроил король, ибо он слыл мастером на подобные шуточки. И еще мне встречалось немало знатнейших дам и принцесс, что ни день в своих кабинетах услаждавших себя уроками чистописания в компании с секретарями-делопроизводителями – а вернее бы сказать, производителями безделья – или приглашавших их к себе якобы почитать, поскольку, как они уверяли, чтение вредит их глазам.
Особы, выбирающие такого рода людей, не заслуживают ничего, кроме порицания, тем более что ничем не стеснены в своем выборе, кроме собственной доброй воли. А вот бедняжки девицы, подневольные в своих семействах, рабыни собственных матерей, отцов, родственников, менторов и наставниц, всего боящиеся, вынуждены брать то, что под рукой, и пускать в дело – не разбирая ни холодного, ни горячего, ни вареного, ни жареного – и, чуть представится случай, обходятся слугами, голодными студиозусами, игроками на лютне либо виоле, учителями грамматики или танцев, кочующими из дома в дом художниками – короче, всеми, у кого можно поднабраться премудрости и разных умений, не говоря уже о религиозных проповедниках и монахах, о коих не забывали ни Боккаччо, ни королева Наваррская в своих «Новеллах», а также о более мелком люде: пажах, лакеях, бродячих лицедеях (мне ведомы две придворные дамы, из коих каждая была влюблена в комедианта, но благоволила и к его сотоварищам по подмосткам); не забыть бы тут и поэтов, славящихся искусством совращения прекрасных дев, вдовиц и почтенных супруг, ибо те куда как охотно принимают жертвенный дым словесных восторгов и ловятся на льстивое слово; и, наконец, всех, кто ненароком окажется под рукой и даст себя уловить. Здесь нельзя доверять даже судейским ходатаям, поскольку и они горазды преуспеть. Поэтому-то Боккаччо и многие вместе с ним находят, что девицы постояннее в любви, нежели вдовы и жены; их чувства тверже, ибо сами они напоминают людей на тонущем судне: не умея плавать, хватаются за любую щепку и палку и держатся за нее неотрывно, пока им не придут на помощь; умеющие же храбро бросаются в воду и плывут, пока не достигнут берега. Вот так же и девицы, обзаведясь воздыхателем – пусть первым подвернувшимся, – вцепляются в него обеими руками и не желают выпустить, платя ему любовью и постоянством; а все из боязни, что, положившись на свой вольный выбор и причуду, они не обретут желаемого; меж тем замужние матроны и вдовицы, изведавшие науку любовных хитростей и в ней поднаторевшие, уверенно пускаются вплавь по любой волне, не ведая страха, и выбирают того, кто им более по сердцу; а если любезник им чем-то не угодит, они готовы тотчас заменить его другим, а то и двумя, ибо за одного потерянного тут воздается вдвойне. Учтем еще, что у девиц на руках нет денег; они не распоряжаются своим достоянием и не способны дарами и посулами приобретать новых поклонников; ведь чем они могут облагодетельствовать избранника сердца? Какой-нибудь ленточкой из собственной прически, вышивкой мелким жемчугом либо бисером, браслетом, колечком или шейным платком – всяческими незначащими дарениями, ибо даже наследницам огромных состояний, как я знаю, не дано права распоряжаться своим добром, осыпать милостями своих любезных. Лишь передок всегда при них, но этот кошель не дает, а берет. Притом по натуре они обыкновенно склонны к бережливости; но здесь волей-неволей раскошелишься – ведь приязнь поддерживается всеми средствами. Тут им далеко до жен и вдов, свободно распоряжающихся приобретенным и унаследованным, если таковое имеется; а влюбившись без памяти и возжелав кавалера, они не пожалеют и последней рубахи, только бы отведать лакомого куска – подобно сладкоежкам, впадающим в рабство у