Читать интересную книгу Мифы классической древности - Георг Штоль

Ифигения в Тавриде

(Еврипид. Ифигения в Тавриде)

Так поселились эринии на афинской земле, но не все они примирились с богиней: некоторые, негодуя на нее и на первых ареопагитов, не признавали справедливым суда их, не отступили от Ореста и продолжали преследовать его.

В отчаянии он снова бежал в Дельфы, и Аполлон, чтобы навсегда избавить несчастного от преследований эриний, велел ему плыть в Тавриду и привезти оттуда в афинскую землю изображение Артемиды. Орест снарядил корабль и отправился в путь вместе с неразлучным другом своим Пиладом и некоторыми другими юношами. Пристав к пустынному, скалистому берегу варварской страны, они укрыли корабль свой в ущелистый, отовсюду закрытый залив и, выйдя на сушу, отправились отыскивать храм, в котором находилось изображение Артемиды. Храм этот находился невдалеке от берега; в нем скифы отправляли богине кровавую требу: закалывали у алтаря ее всех чужеземцев, прибывших в их страну. Орест хотел немедленно перелезть через ограду храма или выломить ворота и похитить изображение Артемиды, но Пилад остановил его и советовал отложить дело до ночи: ночью безопаснее и легче похитить изображение богини. Совет Пилада был принят, и юноши отправились назад, к кораблю, и здесь ожидали наступления ночи.

В том храме жрицей была Ифигения, сестра Ореста, перенесенная сюда из Авлиды Артемидой. Много уже лет провела в Тавриде Ифигения, томясь тоской и не находя в себе сил для служения богине, для совершения треб, правимых в скифском храме; по долгу жрицы она должна была принимать участие в скифских жертвоприношениях, в заклании чужеземцев, попадавших в руки скифов. Хотя несчастные жертвы были убиваемы не ее рукой, но на ней лежала обязанность окроплять их предварительно священной водой. Тяжело, невыносимо было деве смотреть на отчаяние и муки несчастных, кровью обливалось ее сердце. Так томилась она в стране диких варваров и с великой скорбью вспоминала о прекрасной родине своей, где мирно и счастливо, как ей казалось, текут дни близких ее сердцу.

Ночью, перед тем как Орест и Пилад приблизились к храму, Ифигения видела страшный сон. Снилось ей, что она на родине, во дворце своего отца. Вдруг задрожала под нею земля, и она убежала из дома, а когда потом оглянулась назад, то увидела, как рушились на землю стены и балки дворца. Только одна колонна осталась на месте, и эта колонна заговорила человеческим голосом. Она же, как жрица, омывала эту колонну, громко рыдая. Страхом и ужасом наполнил ее этот сон: на кого могло указывать это видение, если не на брата ее Ореста. Ореста — опоры ее семьи — не стало: ибо кого она кропила священной водой, тот был обречен на смерть.

На другой день рано утром вместе со служительницами перед храмом приносила она жертву за умершего брата своего и громко рыдала о несчастной судьбе семьи своей, о милом брате и о своей собственной участи. В это время прибежал к ней с морского берега пастух и сказал, чтобы поспешила она с приготовлениями к человеческой жертве: двое юношей из греческой земли пристали на корабле своем к берегу и захвачены в плен. «Гнали мы, — рассказывал пастух, — быков своих к морю, туда, где подымается высокая скала, подмытая постоянным прибоем морских волн. Один из нас увидел на берегу двух юношей и тихо сказал: «Видите, там, на берегу сидят два божества». Один из нас поднял руки и стал молиться, но другой из товарищей, улыбаясь, сказал ему: «Это двое юношей, потерпевших кораблекрушение. Они скрылись в этой пещере, зная обычай страны приносить в жертву всех чужеземцев, пристающих к нашему берегу». Почти все мы согласились с этим мнением и уже хотели схватить юношей для принесения в жертву нашей богине. Но тут встал один из чужеземцев, стеная и потрясая головой и руками, воскликнул: «Пилад, разве ты не видишь эту ужасную преследовательницу, не видишь, как хочет она задушить меня. А вот и другая, она изрыгает огонь и смерть, крылатая, в одной руке держит она мать мою, другой сбрасывает на меня целую гору. Куда бежать мне?» То ревел он, как вол, то лаял, как собака. В страхе, недвижимо смотрели мы на юношей, и вдруг тот юноша, что издавал пронзительные крики, с обнаженным мечом бросается на наше стадо, неистово наносит быкам тяжелые раны, думая, что преследует эриний. Тогда мы приготовились к отпору; собрали весь народ — с такими полными сил юношами нам, пастухам, трудно было бы справиться. После долгих беснований юноша упал, наконец, на землю с пеной у рта, и тогда-то, пользуясь благоприятной минутой, мы вместе со всем народом бросились на него. Но друг поспешил к нему на помощь, отер пену с лица его, прикрыл тело одеждой и отбивал все наносимые ему удары. Скоро пришел юноша в чувство и, видя, как толпы народа, окружив, бросают в него камни, воскликнул: «Пилад, вооружись мечом и следуй за мной!» Так он сказал, и оба с обнаженными мечами бросились на нас. Мы разбежались. Но в то время как юноша преследовал одну часть толпы, другая вернулась и снова стала метать в него камни. Долго не прекращалась битва. Наконец, утомленные, припали юноши к земле, мы подбежали, камнями выбили из рук их мечи, а самих связали. Привели их затем к царю, а царь прислал нас сюда, чтобы как можно скорей приготовила ты священную воду для жертвы». Сказав это, пастух поспешил к своим товарищам.

Скоро служители храма приводят связанных Ореста и Пилада. По древнему обычаю жрица развязала им руки, чтобы принесены они были в жертву богине свободными, и послала служителей в храм, чтобы совершить обычные приготовления к жертве. Оставшись теперь одна с несчастными, обреченными на заклание юношами, полная сострадания жрица говорит им: «Бедная, какая мать родила вас на горе? Кто ваш отец? Горе сестре вашей, если у вас есть сестра, сестре, лишающейся таких братьев. Мраком покрыты намерения богов; опасности никто не предвидит; трудно узнать наперед, что готовится человеку, горе или радость. Скажите, юноши, откуда вы? Дальний ли путь привел вас в эту страну, где должны остаться навеки?» Так сказала она, и в ответ ей Орест: «Зачем оплакиваешь ты горе наше, о дева; сетовать долго о смерти, когда она так близка и неизбежна, не мудро. Пусть совершится то, что назначено роком, не оплакивай нас, мы знаем обычаи здешней земли». — «Но как зовут вас, — продолжала расспрашивать Ифигения юношей, из какой страны вы родом?» — «Зачем тебе знать наши имена? В жертву должна ты принести тела наши, а не имена. Несчастные — вот наше имя. Незачем тебе знать и о том, где наша отчизна; но если же ты непременно желаешь знать это, знай; родом мы из Аргоса, из славного города Микены». — «Неужели ты говоришь правду! Скажи же тогда мне, знаешь ли ты о знаменитой Трое? Говорят, она взята и разрушена!» — «Да, это правда, молва не обманула тебя». — «И Елена снова в доме Менелая? И ахейцы возвратились на родину? И Калхас? И Менелай?» — «Елена опять в Спарте с прежним супругом своим, Калхас убит, Одиссей же еще не возвратился на родину». — «Но жив ли Ахилл, сын Фетиды?» — «Нет, Пелида не стало: напрасно совершил он в Авлиде свое брачное пиршество». — «Да, то было празднество мнимого брака; так говорят все видевшие это». — «Но кто же ты, дева, знающая столько о Греции?» — «Я сама из Эллады; но в ранней юности постигло меня горе. Скажи мне, что стало с вождем ахейского войска, с тем, кто считался таким счастливцем». — «О ком спросила ты? Тот вождь, которого я знал, не принадлежал к счастливцам». — «Я спросила об Агамемноне, Атреевом сыне». — «Не знаю я о нем, дева, перестань расспрашивать». — «Нет, скажи мне, заклинаю тебя богами, умоляю тебя!» — «Погиб он, злосчастный, и своей смертью причинил гибель другим. Убила же его собственная жена. Но умоляю тебя, не продолжай расспросов». — «Скажи мне, юноша, живы ли дети убитого, жив ли правдивый, мужественный Орест и помнят ли в той семье о принесенной в жертву Ифигении?» — «Электра, дочь Агамемнона, еще жива; сестра же ее погибла из-за негодной жены, а сын блуждает повсюду и нигде не может приклонить головы».

Ужасные вести о родительском доме глубоко потрясли бедную деву. Лишь одно утешило ее в безграничном горе: жив еще брат ее Орест, которого она считала умершим. Долго с покрытым лицом стояла она и в отчаянии ломала руки, наконец, обратясь к Оресту, спросила: «Друг, если я избавлю тебя от смерти, не сможешь ли ты доставить родным моим письмо — его написал один пленный грек. За эту услугу ты получишь вместе с жизнью свободу. Но твой товарищ, к несчастью, должен умереть, того требует здешний народ». — «Прекрасны речи твои, о дева, с одним лишь я не согласен: с тем, что должен умереть друг мой. Было бы несправедливо, если бы сам я бежал отсюда и оставил здесь на гибель того, кто никогда не покидал меня в минуту опасности. Нет, отдай ему послание, и пусть умру я». Тут начался между великодушными друзьями спор: Пиладу тоже не хотелось возвращаться на родину без друга. Наконец победу одержал Орест: «Ты живи, дорогой мой, и дай мне умереть. Оставить горькую жизнь, над которой тяготеет гнев богов, не жаль мне; но ты счастлив; на доме твоем не лежит никакого пятна, над моим же тяготеют преступления и бедствия. Живи для сестры моей Электры, которая обручена с тобой, не изменяй ей; ступай в отцовский дом свой, в Фокиду, когда же будешь в Микенах, воздвигни мне памятник, и пусть Электра прольет по мне слезы и посвятит мне прядь волос своих». Пилад обещал исполнить волю друга, взял послание жрицы и поклялся доставить его по назначению, если только не поднимется буря и волны не поглотят послание. Но чтобы и в таком случае не пропало известие, Пилад просил жрицу сообщить ему содержание письма. «Сообщи Оресту, — сказала она, — Агамемнонову сыну в Микенах: Ифигения, сестра твоя, которую вы считаете умершей, жива и шлет вам это послание». — «Где же она, — воскликнул Орест, — неужели возвратилась она из царства теней?» — «Ты ее видишь перед собою. Но не прерывай меня: пусть он тайно увезет меня в Аргос, из варварской страны, избавит меня от обязанностей приносить людей в жертву Артемиде. В Авлиде же спасла меня богиня, послала вместо меня лань, и ее-то заклал отец мой, воображая, что поражает меня. Сама богиня привела меня в эту страну. Вот содержание письма». — «О, мне нетрудно исполнить клятву, — воскликнул Пилад. — Немедля исполняю я свое обещание и вручаю тебе, Орест, письмо сестры». Вне себя от радости, Орест обнял сестру и воскликнул: «Дорогая сестра! Дай же мне обнять тебя! Я едва верю своему счастью! Как чудно ты открыла себя!» — «Назад, чужеземец, — воскликнула Ифигения, — зачем дерзко прикасаешься ты к одежде жрицы, до которой не смеет касаться ни один смертный!» — «Сестра, дочь отца моего Агамемнона! Не убегай от меня! Перед тобою брат, которого ты отчаялась видеть». — «Ты брат мой, чужеземец? Замолчи, не обманывай меня. Разве изгнан Орест из Микен?» — «Да, там нет твоего брата, злосчастная; ты перед собою видишь Агамемнонова сына». — «Но можешь ли ты доказать это?» — «Слушай. Ты знаешь о распре Атрея с Фиестом из-за золотого овна? Знаешь, как вышила ты этот спор на прекрасной ткани. Ты же вышила на другой ткани, как Гелиос, негодуя на Атрея, угостившего Фиеста таким ужасным кушаньем, отклонил в сторону свою колесницу. Когда мать обмывала тебя в Авлиде, ты дала на память ей прядь волос. Все это слышал я от Электры. Но вот что видел и сам я: в Микенах, в женской горнице, скрыла ты то копье, которым Пелопс поразил Эномая». — «Да, ты брат мой, — воскликнула Ифигения и заключила брата в свои объятия. — О, дорогой мой! Какое счастье, что я тебя вижу и могу обнять тебя».