Как только цоколь был готов, Бенвенуто приказал установить на нем статую. В левой руке Юпитер держал земной шар, а в правой, чуть приподнятой над головой, — молнию, словно готовясь поразить ею смертных. В этой же руке статуи ваятель незаметным образом пристроил свечу.
Едва он закончил свои приготовления, как послышались звуки фанфар, возвещавших прибытие короля и императора. Тогда Бенвенуто зажег свечу, велел Жану-Малышу встать позади статуи, где его совсем не было видно, и с сильно бьющимся сердцем стал ждать короля.
Десять минут спустя двери галереи широко распахнулись, и на пороге появился Франциск I под руку с Карлом V. За ними следовали дофин, дофина, король Наваррский — словом, весь двор. Позади всех шли прево с дочерью и граф д’Орбек. Коломба была грустна и очень бледна. Но, увидев Челлини, она подняла голову, и лицо ее озарилось ясной, доверчивой улыбкой.
Челлини ответил ей взглядом, говорившим: «Не тревожьтесь: что бы ни случилось, я с вами».
Едва открылись двери, как по знаку Бенвенуто Жан-Малыш слегка подтолкнул цоколь, и статуя, как живая, поплыла навстречу королю, оставив позади себя произведения древности. Тотчас же на нее устремились все взоры. Падающий сверху свет свечи оказался гораздо мягче, чем резкое дневное освещение.
Герцогиня д’Этамп от злости прикусила губу.
— Не находите ли вы, ваше величество, что лесть несколько грубовата? — спросила она. — Ведь это король должен был бы идти навстречу небожителю.
Франциск I усмехнулся; но было заметно, что лесть не так уж ему неприятна; по своему обыкновению, он забыл о творце ради творения и, подойдя к Юпитеру, долго и безмолвно созерцал его. Карл V, бывший в душе скорее политиком, нежели художником, хотя в минуту хорошего расположения духа он и поднял кисть, оброненную Тицианом, — Карл V, повторяем, терпеливо ждал вместе с придворными, которым не полагается иметь собственного мнения, что скажет король.
Несколько минут царило напряженное молчание, во время которого Бенвенуто Челлини и герцогиня д’Этамп обменялись взглядами, полными глубокой ненависти.
И вдруг король воскликнул:
— Это прекрасно! Действительно прекрасно! Признаюсь, статуя превзошла все ожидания.
И только тогда все принялись хвалить статую и поздравлять ваятеля, а громче всех — император Карл.
— Если бы художников можно было завоевывать, как города, — сказал он Франциску, — я немедля объявил бы вам войну, брат мой, чтобы отбить этого мастера.
— Но статуя Юпитера, — произнесла разгневанная герцогиня д’Этамп, — заслонила от нас прекрасные творения древности, которые остались позади! А, думается мне, они не менее достойны внимания, чем все эти современные поделки.
Тогда король подошел к античным скульптурам, освещенным факелами снизу вверх, отчего их торсы оставались во мраке и статуи производили не такое сильное впечатление, как Юпитер.
— Фидий, бесспорно, божествен, — сказал король, — но ведь в эпоху Франциска Первого и Карла Пятого тоже может быть свой Фидий, как и во времена Перикла.
— Надо непременно прийти сюда днем, — с горечью проговорила герцогиня. — Первое впечатление обманчиво, а световой эффект еще не искусство. И потом, к чему это покрывало? Признайтесь, маэстро Челлини, уж не скрывает ли оно какого-нибудь изъяна статуи?
Речь шла о легкой ткани, которой Челлини задрапировал Юпитера, чтобы придать ему еще больше величия.
При этих словах герцогини Бенвенуто, казавшийся таким же безмолвным, недвижимым и холодным, как его статуя, презрительно усмехнулся и, гневно сверкнув глазами, сорвал покрывало с дерзновенной смелостью художника языческих времен.
Он думал, что герцогиня придет в ярость. Но вместо этого герцогиня д’Этамп, невероятным усилием воли подавив гнев, улыбнулась страшной, хотя и любезной улыбкой и милостиво протянула художнику руку; он опешил от такой внезапной перемены.
— Сознаюсь, я была неправа! — произнесла она громко тоном избалованного ребенка. — Вы, Челлини, великий скульптор! Вашу руку! — И скороговоркой тихо прибавила: — Но смотрите, Челлини, не вздумайте просить у короля разрешения на брак Асканио и Коломбы, иначе и вы, и они погибли!
— А если я попрошу что-нибудь другое, вы мне поможете? — также шепотом спросил Бенвенуто.
— Да, — живо ответила герцогиня. — И клянусь, что бы это ни было, король исполнит вашу просьбу!
— А мне незачем просить соизволения короля на брак Асканио и Коломбы, — заметил Бенвенуто. — Вы сами попросите об этом, сударыня.
Герцогиня пренебрежительно усмехнулась.
— О чем вы там шепчетесь? — спросил Франциск I.
— Герцогиня была так добра, что вспомнила об обещании, данном вами, сир, на тот случай, если я угожу вашему величеству своим Юпитером.
— Мы с канцлером Пуайе тоже были свидетелями, ваше величество, — сказал, подходя, коннетабль. — Вы даже поручили мне и моему коллеге…
— Да-да, коннетабль! — весело прервал его король. — Я просил вас напомнить об одном обещании, если бы я о нем забыл; честное слово дворянина, я прекрасно все помню! Итак, господа, благодарю вас за вмешательство, хотя оно и совершенно излишне. Ведь я обещал исполнить любую просьбу Бенвенуто, когда будет готов его Юпитер. Не так ли, коннетабль?.. Хорошая у меня память, канцлер?.. Требуйте, Челлини, я в ваших руках, только, прошу вас, поменьше думайте о своих заслугах, ибо они безграничны, и побольше — о наших возможностях, ибо они весьма ограниченны. Требуйте всего, чего пожелаете, кроме нашей короны и нашей возлюбленной!
— Что ж, ваше величество, — сказал Челлини, — если вы так милостивы к своему недостойному слуге, я воспользуюсь этим и попрошу вас только об одном: помилуйте беднягу школяра, который поссорился с виконтом де Марманем на набережной, против Шатле, и во время дуэли проткнул виконта шпагой.
Все придворные были поражены скромностью этой просьбы, и в первую очередь герцогиня д’Этамп; она изумленно глядела на Челлини, думая, что ослышалась.
— Черт побери! — воскликнул Франциск I. — Вы желаете не более и не менее, как заставить меня воспользоваться правом помилования, ибо еще вчера канцлер говорил, что преступник заслуживает виселицы!
— О ваше величество, — воскликнула герцогиня, — я сама хотела вступиться за молодого человека. Дело в том, что я недавно имела вести от Марманя. Виконту гораздо лучше, и он просил меня передать, что сам искал ссоры со школяром… Как его зовут, маэстро Челлини?
— Жак Обри, мадам.
— …и что этот Обри ни в чем не повинен. Я прошу вас, ваше величество, не спорьте с Бенвенуто и поскорее исполните его просьбу, пока он не спохватился и не попросил чего-нибудь большего.