— Аминь! — произнес Найджел.
— Осмелюсь заметить, ваша милость чуточку ветрены, как все молодые джентльмены…
— Сейчас не время обсуждать мое поведение, друг мой, — прервал его Найджел. — Речь идет о том, каким образом добиться свидания с королем.
— С королем, милорд! — воскликнул изумленный Линклейтер. — Да ведь это значит самому напроситься на беду, милорд, самому, так сказать, опрокинуть на себя кастрюлю кипящего супа.
— Любезный друг, — ответил Найджел, — мой опыт при дворе и понимание собственного положения подсказывают мне, что наиболее верным и надежным путем в моем случае будет наиболее прямой и мужественный. У короля своя голова на плечах, чтобы знать, что справедливо, и сердце, чтобы делать добро.
— Это верно, милорд, и нам, его старым слугам, это известно, — сказал Линклейтер. — Но, увы, милорд, если бы вы знали, как много людей денно и нощно изо всех сил стараются поссорить его голову с сердцем, как они толкают короля на жестокие поступки, называя их справедливыми, и на несправедливые поступки, представляя их добрыми. Увы, как раз к его священному величеству и к окружающим его фаворитам подходит народная пословица, которую люди вспоминают, когда хотят посмеяться над моим ремеслом: «бог посылает нам славную снедь, но дьявол посылает поваров».
— Бесполезно отговаривать меня, мой добрый друг, — возразил Найджел. — Я отважусь на этот шаг — моя честь властно этого требует. Меня могут сделать калекой или нищим, но про меня не скажут, что я испугался и бежал от обвинителей. Равные мне услышат мои оправдания.
— Равные вам? — воскликнул повар. — К несчастью, мы не в Шотландии, милорд, где дворянин может смело отстаивать свои права даже перед самим королем. Здесь похлебку варят в Звездной палате, а в этой печи, милорд, поддают жару. И все же, коль скоро вы решили непременно повидать короля, я не буду утверждать, что вас неминуемо постигнет неудача: король любит, когда взывают к его собственной мудрости. Я слыхал, он в таких случаях порой крепко держится своего мнения, а оно всегда справедливо. Но осмелюсь напомнить, милорд, не забывайте вдоволь приправлять свою речь латынью; одна-две крупинки греческого тоже не помешают, а если вы вставите на древнееврейском что-нибудь о мудрости Соломона и сдобрите все это остроумной шуткой, то блюдо будет еще вкуснее. Честное слово, я думаю, что, помимо сноровки в поварском деле, в моей жизни я многим обязан розгам ректора школы, который запечатлел в моей памяти сцену стряпни из «Самоистязателя».
— Оставим это, мой друг, — сказал лорд Гленварлох. — Можешь ли ты сообщить мне, каким путем я верней всего попаду туда, где смогу увидеть короля и поговорить с ним?
— Увидеть его довольно просто, — ответил Линклейтер. — Он сейчас скачет верхом по аллеям этого парка, надеясь полюбоваться травлей оленя и нагулять себе аппетит к раннему обеду (что напоминает мне, кстати, о моих обязанностях в кухне). Поговорить же с королем не так-то легко, если только вы не повстречаете его одного, что случается крайне редко, или не дождетесь его у ворот вместе с толпой жаждущих видеть, как он сойдет с коня. А теперь прощайте, милорд, и да поможет вам бог! Если б я мог сделать для вас больше, то охотно бы сделал.
— Ты и так уже достаточно рисковал ради меня, — сказал лорд Гленварлох. — Прошу тебя, уходи и предоставь меня моей судьбе.
Честный повар все еще медлил, но приближавшиеся звуки охотничьих рогов предупредили его о необходимости поторапливаться; сказав Найджелу, что он оставит заднюю калитку на щеколде, чтобы подготовить ему путь к отступлению, повар пожелал ему счастья и простился с ним.
Доброта этого смиренного соотечественника, проистекавшая отчасти из чувства национальной солидарности, а отчасти из признательности за давнишние незначительные благодеяния, о которых оказавшие их едва ли сохранили память, — доброта эта показалась лорду Гленварлоху последним проблеском сочувствия в этом холодном мире придворных, и он понял, что отныне должен полагаться на одного себя или же безвозвратно погибнуть.
Прислушиваясь к шуму охоты, Найджел прошел по многим аллеям и повстречал королевских егерей, которые не обратили на него никакого внимания, приняв его за одного из зрителей, допускавшихся иногда в парк с разрешения офицеров дворцовой стражи. Однако ни Иакова, ни кого-либо из высших придворных по-прежнему не было видно, и Найджел начал подумывать, не вернуться ли к главным воротам и не обратиться ли там к королю при его возвращении, рискуя навлечь на себя немилость, подобную той, какую вызвала опрометчивая, выходка Ричи Мониплайза, как вдруг судьба сама сочла нужным представить ему удобный случай.
Найджел находился на одной из длинных аллей, пересекавших парк, когда он услыхал сперва отдаленный шум, затем быстро приближающийся стук копыт, от которого задрожала земля, а потом далекое улюлюканье; услыхав крики, Найджел сошел с дороги, чтобы не помешать охоте. Олень, спотыкаясь от усталости, покрытый пеной, потемневший от пота, задыхаясь и раздувая ноздри, последним рывком достиг того места, где стоял Найджел. Но прежде чем он успел повернуться к врагу, его повалили две огромные гончие той породы, какая до последнего времени высоко ценится бесстрашными охотниками за красным зверем в горах Шотландии, но была долго неизвестна в Англии. Одна собака вцепилась оленю в горло, другая клыками и острой мордой буквально вгрызлась ему в брюхо. Было бы естественно, если бы лорд Гленварлох, будучи сам преследуемой дичью, предался размышлениям Жака-меланхолика; но привычка — вещь необъяснимая, и боюсь, что в Найджеле пробудились чувства скорее завзятого охотника, чем философа. Впрочем, он не успел дать им волю, ибо произошло следующее.
Зверя преследовал одинокий всадник, под которым конь был столь покорен поводьям, что повиновался малейшему их прикосновению, как будто был великолепнейшей машиной, приводимой в движение механическим импульсом; всадник так глубоко сидел, в кавалерийском седле и так прочно был укреплен в нем, что упасть было почти невозможно и он мог без всяких опасений и колебаний увеличивать или уменьшать скорость, которая в самые азартные моменты погони редко доходила до полного галопа, так как конь шел собранным, размеренным аллюром. Предосторожности, какие всадник соблюдал, предаваясь излюбленной в те времена и обычно несколько опасной забаве, равно как и вся экипировка, показывали, что это сам король Иаков. Поблизости не было видно никого из провожатых: по правде сказать, государю часто льстили таким тонким способом, позволяя ему думать, что он оставил далеко позади всех участников травли.