Люси резко поставила бокал, едва не разбив его.
– Это нехорошо, – сказала она. – И для нее, для Кэтрин, для младенца, который должен родиться. «А тебе, милый, – подумала она, – еще тяжелей, чем Элизабет». Я поговорю с ней. Скажи ей, что завтра я приду.
– Ты ангел, Люси, – сказал Пинкни. – Ты ей ближе всех нас. Но что ты собираешься ей сказать?
– Положись на меня. Это дело женское. А вы, мужчины, занимайтесь делами.
– Она хочет, чтобы ты продал дом и все, что в нем есть, – сказала Люси, вернувшись на следующий день от Элизабет. – Она приглашала меня остаться на обед. Думаю, все будет в порядке.
Заметив умоляющие глаза Пинкни, Люси пересказала ему долгий разговор с Элизабет. Сначала ей казалось, что Элизабет не слышит ее слов. Она была будто статуя.
– Я предположила, что все ее мысли сосредоточены на муже-герое. Но мне не хотелось говорить попусту. Меня это вывело из себя, признаюсь. В конце концов, она не первая молодая женщина, потерявшая мужа. Предаваться горю – излишняя роскошь, когда есть о ком заботиться. Я заговорила с ней резче. «Твой муж содержал женщину, – сказала я, – красивую мулатку. Он тратил на нее все деньги, и твои тоже». Ох, скажу я тебе, вдруг она как обернется! Будто я ее ударила. Я даже пожалела, что зашла слишком далеко. Затем она стала расспрашивать о женщине, ожила, как весенний поток. Мне показалось, ей стало гораздо лучше. Полагаю, ревность значительно уменьшила горе. Она едва не улыбалась, когда мы говорили об ожерелье. Воспользовавшись случаем, я рассказала его историю. Она рассмеялась. Теперь у нее хорошее настроение. В самом деле, я не преувеличиваю.
– А что за история?
– Да ну, Пинкни, ты знаешь!
– Нет, не знаю. Расскажи.
– О Господи, да ее знает весь Чарлстон. Мисс Эмма рассказывала мне сто лет назад. Твой папа надевал его маме на шею и говорил, что оно слишком большое, чтобы прикрывать тело еще и ночной сорочкой, и слишком тяжелое, чтобы она могла сбежать, когда он приходит к ней. Она ложилась в нем в постель, больше ничего на себе не имея… Ах, Пинкни, ты краснеешь! Надо сказать Элизабет. Ладно, ладно, не хмурься. Я не скажу.
Элизабет сидела в своем кресле наверху, задумчиво сведя брови. «У меня не было друзей, – думала она. – И теперь мне не надо смеяться и смеяться, чтобы убедить всех, как я счастлива, и мне нет дела до того, что они говорят. Эта ноша исчезла… Не думаю, что меня перестанет тяготить совершенное убийство, но я научусь нести этот крест. И понесу его одна. Если бы Лукас разорился и нас выселили из дома, позор лег бы на всех: на Пинни, Кэтрин – на всю семью. Я рада, что он мертв. Я попаду за это в ад, но все равно рада. Спасибо, Господи, что ты послал ко мне Люси и она рассказала мне. Я буду благодарна Тебе до конца своих дней».
Элизабет и Кэтрин уехали на остров раньше, чем обычно. Маленькую девочку поразила смерть отца, она постоянно плакала, а когда ее вели на прогулку в парке мимо их бывшего дома, так расстраивалась, что Хэтти никак не могла утешить ее. На побережье она исцелится, надеялась Элизабет. Кэтрин любила играть в песок у воды, а Лукас бывал в доме на острове редко, и о нем там ничто не напоминает.
– Весь дом будет для тебя, Кэтрин, – шептала она, когда дочь, наплакавшись, уснула. – Я обещаю, он весь будет твой.
Пока Элизабет клялась, что изгладит потрясение, которое пережила Кэтрин после смерти отца, Пинкни и Джошуа пытались исправить финансовое положение. Собор Святого Финбара купил дом Расселлов и устроил там монастырь. Антиквар из Балтимора купил мебель. На вырученные деньги Пинкни выкупил ожерелье и запер его в конторском сейфе. Кредиторы Лукаса согласились взять векселя под проценты, которые Пинкни обязался оплачивать по мере возможности. Единственное затруднение возникло с Куперами. Джошуа Энсон неустанно сражался с их юристом.
– Он изводит себя, – сказал Пинкни Люси. – Мне не следовало вовлекать его в это дело.
– Вовсе нет, – ответила Люси. – Это лучшее, что ты мог для него сделать. У него глаза горят, на щеках появился румянец. Последние несколько лет были очень тяжелыми. После смерти мисс Эммы он чувствовал себя очень одиноким. Когда он наконец пришел в себя, оказалось, что для него нет работы. Одни его клиенты обратились к другим юристам, пока он болел, другие умерли, а многие передали свои дела детям, у которых, конечно же, имеются друзья, занимающиеся юриспруденцией. Поколение мистера Джошуа значительно поредело, ведь ему как-никак уже семьдесят лет. А ты втянул его в хорошую схватку. Он снова почувствовал себя молодым. Я не видела его таким оживленным со времени последнего бала святой Цецилии. Он все еще загорается, когда приближается эта пора. Как хорошо, что он президент общества. Другие устроители собираются здесь, чтобы обсудить приготовления. Тогда он не чувствует, что оказался на обочине.
Пинкни почувствовал знакомый укол. Ему не нравилась идея переезда Люси, и он, конечно же, был недоволен, что Джошуа Энсон остался жить в доме на Шарлотт-стрит, как его просила Эмма. Однако Пинкни знал, что Люси не выносит, когда критикуют свекра. И он никогда не осмеливался заговорить об этом с мистером Энсоном. Если бодрость старика поддерживается чувством гордости, никто не вправе его упрекать, даже несмотря на то что та же гордость делает его обидчивым.
И потом, ведь есть еще маленький Эндрю. Мальчик был счастлив, учась в Цитадели, в стороне от душной атмосферы дома и шумных соседей. Завершился второй год обучения, и он чувствовал себя великолепно с офицерской нашивкой на рукаве. Он был очень миловиден, его прочили в душки дебютанток предстоящего сезона.
Тем временем отец его медленно умирал, почти полностью парализованный вторым ударом. Пинкни старался об этом не думать, хотя смерть Эндрю была неизбежной. Когда они с Люси наконец поженятся, надо будет перевезти Джошуа на Митинг-стрит, хочется ему этого или нет. Конечно, с возвращением Элизабет станет тесновато, но этот вопрос можно как-нибудь решить.
Люси заговорила с ним. Пинкни вздрогнул:
– Прости, дорогая, о чем ты?
– У тебя вот-вот оторвется пуговица на пиджаке. Может, я пришью ее, пока совсем не отлетела?
Пинкни улыбнулся. Он чувствовал себя счастливым, когда забота Люси напоминала ему, что скоро им предстоит другая жизнь.
– Буду признателен, мэм.
На душе у Люси стало тепло. Она знала, о чем Пинкни сейчас подумал.
Битва с Куперами закончилась прежде, чем Элизабет в октябре вернулась домой. Когда Пинкни сказал ей, что суда не будет, она только кивнула. Было ясно, что ей это все не слишком интересно.
– Они уже не имеют никакого отношения к моей жизни, – сказала Элизабет. – Я не собираюсь иметь с ними дел.