этим, еще в Ратиславле, Хастен подробно рассказал обо всех «хазарских» силах – коннице Азара и Тумака, ратниках с Упы и Оки, оружниках Тархан-городца. Упомянул и о ратниках от люторичей с Дона, которых так и не дождались.
Потом тронулись на восток. Через несколько дней Угра привела к Оке, и войско двинулось по ней вверх по течению, на юг. Хастен указал, где сойти на заснеженное русло Жиздры, как подойти к Кудояру. Все его указания должны быть точны – иначе ему не будет веры. А в случае обмана, как объяснил ему Улав, он немедленно будет отослан с поклоном к богу обманщиков – Одину. Дубов и на Оке хватает.
Окружив Кудояр, войско русов и смолян разместило обоз на ручьях под кручей.
– Сильного войска в городце нет, – уверенно говорил Хастен. – У них кто мог, те с Заволодом ушли.
– На стенах людей густо! – сказал ему с недоверием Свенельд, сам ходивший осматривать город. – На валах, на воротах – так и стоят один к одному.
– Да то небось бабы в мужских шапках, с кольями! – хмыкнул Хастен. – Вратимир – муж умный и хитрый, но ратников ему взять неоткуда. Или разве те куды на подмогу явились – много тут про них баек сказывают. И ворота там сто лет не чинились, прогнили совсем.
Духами русов было не устрашить. Склоны Кудояра выглядели грозно, подход к городцу имелся только со стороны ворот. В лесу вырубили большое еловое бревно, набили на него жерди-упоры и стали подбираться к воротам. Воинственно и устрашающе трубили рога.
В валов городца густо полетели стрелы. Русы пустили впереди лучников-вилькаев, которые отвечали стрельбой, вынуждая защитников прятаться за частоколом. Щитники шли перед пороком, прикрывая несущих.
Когда порок добрался до ворот и нанес первый удар, гулкое эхо разлетелось по всему заснеженному лесу.
– Дядька, ну, я пойду посмотрю! – канючил Збуд, отрок из числа обозных. – Все пошли! – Он взмахом руки указал на растянувшийся по узкому руслу ручья обоз.
С обозом оставили и Хастена. Он сидел на санях, со связанными за спиной руками, а охраняли его Збуд и дядька Годыня – из смолянских ратников, бобыль лет тридцати, с курносым носом, широким ртом и крупными зубами с щербиной сверху. В темных глубоко посаженных глазах его светилось упрямство, а в повадке сохранилось немало отроческой бойкости и бесшабашности. Родичи, видно, не очень его жаловали, раз отправили на войну, снарядив очень старым, расползающимся по швам овчинным кожухом и старым топором.
– Куда ты! – Годыня замахнулся на Збуда палкой, будто на пса, лезущего к сметане. – Сиди вон… – он глянул на Хастена, – сторожи. Дело наше такое. Важное. Мне сам княжич сказал: смотри, говорит, Годыня, на тебя вся надежда! А тебе бы все ходить!
– Ну, то он тебе сказал. А на меня какая ему надежда? – будто не слыша, продолжал ныть Збуд. – Он меня и не знает. Все вон ушли. Ну, я пойду, а?
Он махнул в сторону города, откуда доносился рев рогов, дружный крик, знаменовавший новый приступ.
Раздался гулкий удар – порок бил в ворота.
– Назолка пошел, и Сукрой пошел. Все посмотрят, один я, как ничего…
– Ладно, ступай! – вдруг смилостивился Годыня. – Надоел ты мне, проклёнуш, задергай тебя волк! Подстрелят тебя там, на меня не пеняй! – покричал он вслед.
Обрадованный Збуд метнулся и исчез, пока Годыня не передумал. Но и сам Годыня все всматривался в заснеженную кручу – звуки от ворот здесь были хорошо слышны, но все действо разворачивалось с другой стороны горы, чтобы увидеть осаду, нужно было гору обойти.
Все обозные возчики постепенно стягивались ближе к горе, все смотрели туда, вслушивались, переговаривались. На берегу близ саней развели костры – погреться. Годыня подкидывая хвороста, тоже тянул шею, будто надеялся через гору увидеть, что там на той стороне.
– Подкинь еще, – сказал ему Хастен. – Погаснет сейчас все.
– Чего я подкину, вишь, нету больше! – Годыня глянул на снег у костра, где валялись лишь мелкие щепки и ошметки коры. – А тот проклёныш сбег глаза таращить, нет бы за дровами сходить!
– Так сам сходи! – Хастен кивнул на близкий лес.
Будь Годыня его челядином, он бы давно его прибил за лень и бестолковость.
– Сам бы и сходил! – обиделся тот.
– Я б сходил! Развяжи – схожу. Не зубами ж я тебе буду хворост собирать!
– Развяжи его! Ага… Зубами бы и собирал…
Ворча, как старый дед, Годыня направился в лес – без огня он и сам мерз.
Едва он скрылся с глаз, как Хастен встал с саней и бросился к костру. Времени у него было мало. Он не солгал, когда сказал, что людей в Крутояре немного и ворота прогнили – успел их со скуки осмотреть, пока по пути на Угру ждали Заволода со всеми ратниками. Долго Вратимир не продержится, если и впрямь куды на помощь не придут.
Костер угасал, но несколько крупных сучьев еще пылали. Пользуясь тем, что сани и лошадь закрывают его от других обозных, Хастен упал на колени задом к костру и рукой в варежке вслепую ухватил один из горящих сучьев. Немного вытянул его из костра; выворачивая шею назад, следил, чтобы не утащить на снег – там погаснет. Потом прижал к суку связанные запястья.
Сначала ничего не почувствовал. Потом появился жар. Жар усилился. Хастен терпел, передвинув в самый жар то место, где на запястьях находились веревки. Тянул, дергал, проверяя, не достаточно ли их уже пережгло.
Нагрелись овчинные рукавицы. Вовсю несло паленым волосом и кожей – пока овечьей, не его собственной. Но и свою кожу припекало все сильнее. Хастен дергал веревки. Кожу жгло, а веревки держались все так же крепко. Хмурясь и рыча от боли, он терпел.
Полулежа на снегу, Хастен не удержал равновесие и упал, чуть ли не в костер. Обжигать лицо было ни к чему, и он отодвинулся. Жар немного спал – проклятая головня приугасла. Если сейчас притащится этот сучий сын Годыня, то попытка закончится обгоревшими варежками.
Хастен повернулся лицом к костру, выбрал головню покрупнее и пинком выкинул ее на утоптанный снег. Снова сел на колени задом к ней и прижал связанные запястья к багровой пылающей пасти. Острые зубы огня так и впились в кожу – от боли перехватило дыхание, Хастен застонал сквозь стиснутые зубы, зарычал, рванул…
Руки свободны! Обгоревшая веревка треснула. Живо скинув раскаленные варежки, Хастен принялся бешено тереть обожженные руки о снег. Боль приутихла – он знал, что лишь ненадолго. Рукавом смахнул слезы с глаз.
С лесу на